Жоэль закуривает новую сигарету, берет меня под локоть.

– И вот родители говорят: детка, мы идем к доктору Абитболу. Пока не узнали соседи. И тащат бедняжку в машину, и везут к этому типу. Абитбол работал ночами, и приходили к нему, закутанные в покрывало, даже еврейки и христианки – чтобы соседи не узнали. Ясмина сидела на заднем сиденье, куталась в покрывало, пока они ехали по темным улицам, – уличных фонарей тогда еще не было, представляешь? Когда они подъехали, доктор уже ждал их. Мими открыла дверцу машины и велела Ясмине выходить. Нет, сказала Ясмина. Мими схватила ее за руку, но она оттолкнула мать, выскочила из машины и побежала. Альберт кинулся за ней, но она была быстрее, даже в длинном одеянии. Вообрази себе: девушка, укутанная в белое покрывало, бежит сквозь ночь, мимо парней, привалившихся к стенам, мимо солдат, не понимающих, что происходит. Альберт быстро потерял ее из виду, он метался по городу в поисках. Ясмина вернулась домой раньше родителей. А там был Мориц, и она рассказала ему, что сбежала, и Мориц слушал ее, счастливый, что она ему доверилась. Ясмину грызла совесть, она ведь еще и перед доктором Абитболом опозорила родителей, но Мориц сказал: нет, вы правильно сбежали, я вами горжусь, и Виктор бы тоже гордился. Вы так думаете? – спросила Ясмина. Да, конечно, ответил он, это ведь его ребенок, разве есть что-то важнее? А потом вернулись родители, и Ясмина объявила, что скорее умрет, чем убьет дитя Виктора. Но, деточка, давай поговорим… Нет! Ясмина заперлась в своей комнате. Мими прокляла тот день, когда она появилась в семье. И Альберт, м-да, Альберт понял, что бессилен. Невозможное подрастало в животе Ясмины, под крышей его дома. Мими даже не могла пойти к раввину, с которым обычно обсуждала все. И Альберт заплатил Абитболу оговоренный гонорар, только бы тот со зла не проболтался.

– А потом?

– Потом в доме поселилась гнетущая тишина. Мими ненавидела Альберта за то, что изгнал Виктора. Альберт упрямо молчал, но втайне раскаивался. Я думаю, он взвалил на себя слишком много вины. Неважно, отверг он сына или нет, но на самом деле Виктор давно перестал быть ему сыном. Дитя своей эпохи, он выбрал себе другую семью – куда более обширную и могущественную, о которой мы все узнали лишь позднее.

Когда в семье все вывернуто наизнанку, любой гость не к месту и некстати. Мориц изо всех сил старался сделаться невидимым. Но от свинцового молчания за столом никуда не денешься, а теперь он тоже был частью семьи. Однажды вечером Альберт увел Морица в гостиную, чтобы поговорить с глазу на глаз. Он чувствовал потребность объяснить, что Ясмина и Виктор не родные брат и сестра. И речь, следовательно, идет не о том, что обычно называют инцестом, – омерзительное слово для мерзкого, но неискоренимого зла. А речь о несчастной любви, ужасном событии, вина за которое целиком лежит на нем, на Альберте. Это он взял Ясмину в семью, вопреки сомнениям жены и сопротивлению сына.

– Но если это любовь, – сказал Мориц, – вы не должны себя корить.

– Любовь – это красивое слово, которое часто путают с чувствами. Но чувства приходят и уходят. Когда вы однажды женитесь и у вас будут дети, вы увидите, что между мужем и женой важнее более устойчивые, постоянные вещи. Уважение, терпение, общие ценности. То, что Ясмина принимает за любовь, – это emozioni и passioni, эмоции и страсти, о которых Виктор поет, чтобы сводить с ума женщин. Но это лишь мечты, и так же как его petit amours, они не выдерживают реальности. Они оба еще слишком молоды, чтобы понять, чем играют. Как же они могут быть родителями?

– Может, они научатся.

Альберт устало посмотрел на Морица:

– Мори́с, вы не понимаете, кто такая Ясмина.

– А кто она?

– Она дитя без корней. Нам, выросшим в безопасности и уверенности, никогда не понять, как чувствует себя в этом мире сирота, вырванная из почвы, брошенная всеми. Ей никогда не ходить по земле с такой же уверенностью в себе, как человеку, выросшему с сознанием, что земля под его ногами принадлежит ему, что его существование неопровержимо, что эта страна – его, а не других, что из этого рая никто не может его изгнать. Если наши корни уходят в глубину, то сироты цепляются за поверхность. Если нас укрывает дом нескольких поколений, то они скитаются под открытым небом. Если мы совершенно естественно говорим «я», то у них одни вопросы, на которые нет ответа. Нам, явившимся в этот мир желанными, никогда не измерить, как сирота тоскует по тому, что нам кажется само собой разумеющимся, – быть любимым, а не тем, кого только терпят. Нам не дано судить, насколько сирота нуждается в опоре, за которую можно ухватиться, в дереве, которое никогда не срубят, в небесном покрове, в любви, которая кажется им настолько огромной, что способна исцелить все их раны. Ясмина думает, что все это она обрела в Викторе. Она слышала все его песни. Она вознесла его на пьедестал. Но Виктор не создан для нее. Он никогда не сможет утолить ее голод.

Мориц расслышал отчаяние в словах Альберта и понял, что катастрофа не сводится лишь к разрушенной чести семьи, – отец пребывал в тревоге за обоих своих детей. Мориц примерил все это на себя. Если бы отец так же сильно любил его, он бы никогда не ушел из дома. Но что, думал Мориц, если дети без корней вовсе не обязательно другие. Может, в каждом из нас таится пропасть, может, мы все брошены в мир неизвестно кем, предоставлены самим себе. И только много позже мы находим людей, которым готовы доверять, и место, которое называем домом. Ведь и Альберт с Мими прибыли сюда из другой страны. Потому что там не чувствовали себя дома.

– А вы знали, – сказал Альберт, – что наш пророк Моисей тоже был сиротой?

– Да. Подкидыш в корзине из камыша, которую несло по Нилу.

Альберт улыбнулся с присущей ему смесью меланхолии, лукавства и доброты:

– Зигмунд Фрейд говорит, что родители Моисея, возможно, были не евреями, а египтянами, представьте себе, che casino! С Иисусом Христом та же беда: он еврей, но нельзя с уверенностью сказать, кем он был зачат. Отец пророка Мухаммеда, неверующий, умер еще до его рождения, а вскормила Мухаммеда кормилица, из кочевников. Понимаете, почему мы на самом деле являемся одной большой семьей? Мы все немножко потеряны. Buona notte, Мори́с.

* * *

Попрощаться Мориц не смог. Ясмины не было, когда в дверь постучался мальчик-рыбак с сообщением, что есть лодка до Сицилии. Альберт повел Ясмину к себе в больницу, на обследование. Беременность уже было не скрыть. И то, чего все боялись, случилось: соседи вовсю судачили.

* * *

Ничто Piccola Сицилия не любила так сильно, как сплетни, и уже давно в квартале шептались о рабочем, которого приютили Сарфати, об этом молчаливом, высоком и светловолосом итальянце Мори́се, о котором никто толком ничего не знал – ни откуда он взялся, ни почему живет в семье. И хотя в доме никто не заикался на эту тему, Мориц понимал, что должен уйти.