– Чего? – Спиркин надулся, как жук. Это понятно.

Так красиво все объяснил молодому юноше, и опять возражение. Похоже на наглость.

– Я к тому, Иван Иванович, что хотелось бы получить письменное заключение.

– Какое заключение?

– Допустим, напишите, что некто Егор Жемчужников по вашему поручению отправился туда-то и туда-то, чтобы принести то-то и то-то. За это гарантирую ему полную неприкосновенность и свое покровительство, а также некую сумму вознаграждения. Это по вашему усмотрению, Иван Иванович. Можно без вознаграждения. Лишь бы не били.

– Зачем тебе такая бумажка?

– Бумага за вашей подписью, да еще с печатью фирмы, имеет юридический смысл. Хоть какая-то зацепка.

Спиркин разнервничался, залпом опрокинул рюмку.

– Ты сам-то понимаешь, какой бред несешь? Или издеваешься надо мной?

Егорка смутился.

– Может, мне действительно вчера мозги отшибли.

Но поймите меня, Иван Иванович. Утопающий за соломинку хватается, так и я. Хочется ведь, правда, еще пожить чуток.

Спиркин не спускал с него горящего близким гневом, затуманенного взгляда.

– Парень ты мудреный, вижу. Поднатаскал тебя Питон на свою голову. Ничего, мне такие нравятся… Значит, так. Покажешь, где дед казну прячет?

– Покажу.

– Слова бизнесмена тебе достаточно?

– Ну, если ничего другого нету…

– Все, пшел вон. Выспись как следует. Врача попозже пришлю. Спозаранку – в путь.

На третьи сутки добрались до Святых пещер, вышли к каменистой площадке на уступе – прошлогодней стоянке.

Чудно, грустно склонились над обрывом две могучие сосны, неизвестно как уцепившиеся за склон. Казалось, упадут под ударами ветра и утянут за собой всю гору. Но шли годы, десятилетия, и ничего подобного не происходило.

Жизнь деревьев иногда еще загадочнее, чем жизнь человека.

Две ночевки в палатках, одна под дождем, тяжелее всех дались Спиркину. Избалованный довольством и негой последних лет, он, видно, не подрассчитал своих сил и к третьему дню сник, почернел лицом, и его постоянно знобило. После второй ночевки еле выполз к костру, сидел смурной, нахохленный, с презрительно оттопыренной губой. С каким-то детским удивлением обозревал каменистый ландшафт. Егорка осмелился спросить:

– Может, вернемся, Иван Иванович? Вроде вы немного приболели.

– Эх, малыш, – со странной улыбкой ответил Спиркин. – Такие, как я, на попятную не ходят. Запомни хорошенько, чтобы не попасть впросак.

Неожиданная немочь его злила, он шпынял попутчиков, как свору недоумков, за любую оплошность, чаще мнимую, грозя оторвать башку, а тех, что неудачно подворачивались под руку, иногда доставал неуклюжим пинком. Больше всех почему-то доставалось Ирине. Ей он грозил такими карами, из которых самой гуманной было обещание испечь ее заживо на углях. На первом привале, когда подала ему, не предупредив, чересчур горячую кружку с чаем, плеснул ей кипятком в лицо, но женщина ловко увернулась. Лишь несколько капель задели щеку.

С собой Спиркин взял пятерых боевиков, среди них были и монгол, водивший Егорку в туалет, и двое мужиков, которых он запомнил по побоям в подсобке, и, конечно, неугомонный Микрон, не выпускающий из руки пушку, снятую с предохранителя. Еще в поселке матерый бандюга сообщил Егорке, что живым из путешествия тот не вернется, пусть зря не надеется. На робкий вопрос:

"Чем я вас так обидел, Микрон Микронович?" – бешено рявкнул: "Ты, падаль, мне колено прострелил, видишь, хромаю. Ничего, недолго тебе куковать".

– Это же не я, – напомнил Егорка. – Это Жакин.

– Он тоже никуда не денется, – с ужасающей уверенностью ответил Микрон. – Его очередь вторая. Я вас, падлов, научу родину любить.

С каждым часом пути его ненависть к Егорке все крепла и наконец достигла фантастического уровня. Он не спал по ночам, сидел на корточках напротив Егорки, поигрывая пушкой, наводя дуло то в живот, то в лоб, иногда щелкал вхолостую – и дико гоготал. Глаза его светились невыносимым голодным блеском.

Егорка пожаловался Спиркину:

– Вот вы, Иван Иванович, обещали сохранить мне жизнь, а как же Микрон? Он непременно меня укокошит.

Видите, какой у него большой заряженный пистолет?

Спиркин цинично усмехнулся:

– Уж это, голубчик, твои личные проблемы. Или тебе нянька нужна?

– Он же совсем как будто невменяемый.

– Да, Микрон – человек непростой, обид не прощает. Так у него судьба сложилась. Никто его в жизни не жалел, он и одичал… Но ты неглупый парень, найди с ним общий язык.

– Как?

– Подари чего-нибудь. Он подарки любит.

– А вы не замолвите словечко? Он же ваш подчиненный.

– Казну отдашь, разберемся.

За Егоркой приглядывал не только Микрон, но и все остальные. Наверное, каждый получил особый приказ не спускать с него глаз, и, хотя он шел расконвоированный, без пут, но, куда бы ни оглянулся, отовсюду встречал зловещий прищур: чего, мол, чего?! В рыло хошь?

Егорка ни к кому не набивался в собеседники, разве что с монголом, которого звали Михря, завязалось у него мимолетное приятельство. Как-то тот, судя по неловкости – истый горожанин, оступился на скользкой тропе и чуть не ухнул в канаву, полную гнилой воды. Егорка успел ухватить его за руку, выдернул наверх, как репку из грядки. Михря, оглянувшись на братков, тихо сказал: спасибо!

С тех пор протянулась меж ними ниточка взаимопонимания, хотя ни о чем серьезном не говорили. Однако в его повадке не было той ледяной, свирепой настороженности, как у остальных. Михря среди всех братков выделялся богатырской статью, оттого, наверное, и тащил на себе поклажи столько, сколько все другие, вместе взятые.

И ни разу не выказал неудовольствия, только улыбался всю дорогу рассеянной амбальской улыбкой.

Ирина, одетая в яркую альпинистскую куртку поверх свитеров и в меховые штаны, держалась с Егоркой подчеркнуто предупредительно, как с давним знакомцем, но не больше того. Правда, на вторую ночь в палатке подкатилась под бочок, чтобы перекинуться тайным словцом.

Вероятно, по распоряжению Спиркина, потому что иначе нельзя было сделать это незаметно.

– Егорушка, милый, ты как?! – завороженно прошептала в ухо.

– Да так как-то… Микрон донимает. Тычет пушкой в брюхо, неприятно же…

– Он бешеный, бешеный. – Ирина просунула руку ему под ватник. – Но ты не бойся, Спиркин его урезонит.