— В том числе жизнь моего сына, — глухо произнёс герцог Данери напряжённым голосом. 

Хранители немедленно начали совещание.

***

Оксия, наконец, выдохнула спокойно. Судебный процесс закончился, девчонку казнить сразу не удалось, но Тюрьма Пустоши — это та же самая верная смерть. Через несколько дней она доберётся до места назначения, и с этой проблемой будет покончено навсегда.

На судей она воздействовала, благодаря своим способностям Жнеца душ, завладевая их сознанием во время «показательных выступлений» Ели, заставляя их видеть не совсем  то, что происходило на стадионе. Помимо необыкновенных физических возможностей девушки, они видели, как она свободно владеет непонятной магией, которой по сути не должна обладать. Это очень впечатлило их и испугало,  заставило поверить в действительную опасность девчонки.

Вдовствующпя императрица подошла к огромному зеркалу. 

Да, она далеко не молода и уже не так красива, но как же довольна собой. Оксия разглядывала роскошное платье императорских цветов, безумно красивую диадему на голове, когда в дверь постучали, и вошёл слуга. 

— Ваше величество, принц Оливар Варниус просит принять его.

— Пусть заходит.

Оливар вошёл и настороженно уставился на довольную мать.

— Добрый вечер, — сухо поздоровался мужчина.

— Почему ты никогда не назовёшь меня «мама»? — Оксия остро вскинула взгляд.

— Потому что много лет назад ты перестала ею быть, — холодно ответил Оливар.

— Я никогда не отказывалась от тебя! — искренне возмутилась Оксия, пытаясь как всегда донести до старшего сына эту простую истину.

— Ты отказалась от тех, кто мне очень дорог, а это одно и то же.

— Зачем ты пришёл? — поджала губы временная императрица.

— Ты отправила Лену в Пустошь, хотя прекрасно знала, что она нужна мне, — холодно произнёс Оливар. — Из Тюрьмы Пустоши я не смогу её забрать, ты это знаешь, потому что это невозможно.

Губы императрицы скривились в злобной усмешке. 

— Девчонка должна умереть, а ты собрался с её помощью проводить эксперименты, которые помогут «пустышкам« долго жить! 

— Тогда умрет Роланд, — внешне оставаясь спокойным, произнёс Оливар. — Он дал мне кровную клятву, что поможет вернуть Лену в лабораторию, и тут вмешиваешься ты и все портишь. 

— Порчу?! — дыхание Оксии перехватило от ярости. — О чем думал Роланд, давая тебе подобное обещание?! — её лицо перекосилось от бешенства и страха.

— Он забыл, что ты всегда и во все вмешиваешься, — жёстко ответил Оливар. — И можешь все испортить. 

Оксия побагровела. 

— Замолчи! — ее взгляд с неожиданной ненавистью уставился на сына. — Что вы натворили! Я все продумала, а вы?! Надо перехватить девчонку! Боги! Потому что потом станет поздно!

— Я тоже так считаю, — стараясь оставаться спокойным, процедил принц. — Отдавай приказ своим Теням поворачивать обратно.

Зубы императрицы скрипнули от того, как крепко она сжала челюсти от испытываемой злости.

Герцог Дэнир Йоргус смотрел на бледно-серое лицо Ансара, резко выделявшееся  среди белоснежных подушек, размышляя о прожитой жизни, обо всех тех ошибках, которые совершил во имя и ради  любви к совершенно ужаснейшему созданию, которое в то же время было прекраснейшей из всех женщин, которых он знал. 

Сколько помнил себя, он всегда любил Оксию, непостижимо красивую, яркую, умную, ни на кого не похожую, даже когда она вышла замуж за императора, а он женился на другой. Вот только эта красавица никогда его не любила. Дэнир не только чувствовал это, но и знал, только делал вид, обманывая самого себя, ее и всех остальных, что верит Оксии, когда она говорила, что тоже любит его. 

Почему-то Оксия всегда была уверена, что он не »читает» ее. Почему она так решила, Дэнир не знал, но решил не переубеждать ее в обратном. Он не злоупотреблял чтением мыслей любимой женщины, поскольку было больно каждый раз узнавать о презрении и снисходительности, которые она к нему испытывала. Легче было делать вид, что он верит в ее любовь и восхищение. 

Откуда взялось ее презрение? 

Он часто задумывался, что делал не так, почему Оксия не смогла полюбить его. Ответ был неоднозначным. Или эта женщина не умела любить по-настоящему, или  он слишком сильно любил ее, выполняя любое желание, что в итоге привело к презрительному снисхождению с ее стороны. 

Герцог вдруг понял, что очень устал выполнять любой каприз Оксии Варниус и что больше не любит ее, как раньше. Понимание последнего обстоятельства потрясло его тем, насколько вдруг стало пусто внутри, там, где всегда было горячо и больно. Наверное, к этому все шло давно, а понимание того, что той, кому он посвятил жизнь, абсолютно наплевать на его просьбы, и она собиралась убить его внука, стало последней каплей.

— Отец, — Дэнир вздрогнул от глухого и взволнованного голоса сына, незаметно подошедшего к нему. — Какие прогнозы насчёт Ансара? Он будет жить? — Андрис с искренним беспокойством вглядывался в лицо друга. Наверное, Ансар был единственным человеком в империи, к которому Андрис испытывал искреннюю привязанность, поскольку дружил с ним с детства.

— Будет, сын, — немного подумав, твёрдо ответил герцог.— Теперь будет.  Ему станет лучше.

— С чего ты взял? Откуда такая уверенность? — с недоумением в голосе поинтересовался Андрис. — Выглядит Ансар точно также, как вчера или позавчера.

— Потому что с сегодняшнего дня его больше не будут травить, — спокойно ответил герцог, твёрдо смотря в растерянные глаза Андриса. 

Сын побледнел, в глазах появилось недоверие.

— Ты... вы... я не понимаю... Ансара отравили?! — он во все глаза уставился на отца.

— Мы с Оксией травили его, — лицо герцога совершенно не выражало эмоций, а на Андриса смотрели пустые потухшие глаза. Страшные в своей безэмоциональности. — Больше я не позволю ей делать это, поэтому Ансар пойдёт на поправку. Надо привезти Катрину, чтобы ухаживала за ним.

— Но Кат мертва, — уставился на отца побледневший Андрис, вспомнивший то, что уже несколько месяцев пытался забыть.  — И дети... они... — голос все же изменил ему. Единственный сын... тот шустрый мальчик, который раньше писал ему письма, требуя за общение с ним оплату его пребывания в приюте Мадлен Роннигус, погиб от рук грабителей. И это известие неожиданно причинило сильную боль эгоисту и себялюбцу Андрису Йоргусу, которая до сих пор не утихла.