Эти строчки обычно пугают тех, кто читает книги по истории начала XX века, и небезосновательно. Достаточно сказать, что аннексия этой небольшой балканской территории породила цепную реакцию в европейской политике, начиная с ропота в соседней Сербии, продолжая повстанческим движением в Болгарии, раздражением в Италии, яростью в России, призывами к спокойствию со стороны всех остальных, за исключением немцев, и заканчивая Первой мировой войной. А пока Британия, Франция и Россия потребовали срочных переговоров по вопросу Боснии и Герцеговины, которые Вильгельм всячески тормозил, придираясь к дате, месту проведения и формату. В конечном итоге дотянули до апреля следующего года, когда все согласились с аннексией, к немалому огорчению большинства европейских лидеров. Запах войны витал в воздухе, и завитые усы Вильгельма подрагивали в предвкушении драчки.

К концу того же сумбурного октября 1908 года напряженность усилилась еще больше, когда английская газета «Дейли телеграф» опубликовала интервью с Вильгельмом. В нем он клялся, отказавшись от имперского тона, в дружбе с Британией, уверяя, что англичане «совсем спятили», если не верят ему. «Разве я когда-нибудь нарушал свое слово? – вопрошал он, прекрасно зная, что такое бывало, и не раз. – Ложь и увиливание чужды моей натуре. Мои поступки говорят сами за себя, но вы [британцы] слушаете не их, а тех, кто неправильно их интерпретирует или вовсе искажает. Я воспринимаю это как личное оскорбление и возмущаюсь до глубины души. Когда меня неправильно понимают, когда мои неоднократные предложения дружбы подвергают сомнению и ищут в них подвох, все это серьезно истощает мое терпение».

Он продолжил интервью угрозами, плохо завуалированными, как тело исполнительницы танца живота в портовом баре Танжера: «Германия – молодая и растущая империя. Она ведет торговлю по всему миру, которая быстро расширяется, ломая все границы, и это приветствуют патриотически настроенные немцы. Германия должна иметь мощный флот для защиты своей торговли и многообразных интересов даже в самых далеких морях. Германия ожидает, что ее интересы будут охватывать все большие территории, и она должна быть в состоянии мужественно защищать их в любых уголках земного шара. Наши горизонты простираются очень далеко». Очень похожие мечты о мировом господстве – и неискренние обещания мира – будут выражены другим немцем тридцать лет спустя.

К счастью для Англии, пробританская часть интервью Вильгельма настолько распалила немецких патриотов, что кайзер был распят собственной прессой и призван к порядку собственным правительством. Вильгельм опять получил доказательство того, что никто его не любит, и, видимо, впал в привычную детскую истерику.

Вскоре после этого все стало еще хуже как для кайзера Вильгельма, так и для его дяди. Было объявлено, что американский журнал «Сенчури» собирается публиковать очередное интервью с разговорчивым кайзером. Журналист У. Б. Хейл побеседовал с ним на борту императорской яхты и получил разрешение Министерства иностранных дел Германии на публикацию записи беседы. Однако из-за скандала с британской «Телеграф» немцы вскоре опротестовали свое разрешение. К сожалению, не обошлось без утечек, и синопсис все-таки был напечатан в британской прессе, так что всем открылся возбужденный и местами даже воинственный характер заявлений кайзера. «Если общеевропейская война, о которой так много говорят, неизбежна, чем раньше она случится, тем лучше, – процитировал Вильгельма „Обсервер“. – Германия давно готова и уже устала от неопределенности… – предупредил кайзер. – Король Эдуард унижает Его Императорское Величество в течение более чем двух лет, и он [Вильгельм] крайне раздражен… Е[еппелины дадут Германии мощное преимущество в войне, и она готова использовать его в полной мере». Вильгельм даже предложил идею антибританского альянса между Германией и США. Англию он назвал «упаднической и вероломной» нацией и в разделе интервью, не приведенном в британской прессе, позволил себе более хлесткие замечания о моральных устоях Берти.

Вильгельм открестился от приписываемых ему слов, но все это выглядело достаточно правдоподобно, и, не будь Берти столь искушенным дипломатом и политиком, он бы, вероятно, решил, что его безумный племянник перешел все границы дозволенного. Однако в тот переломный момент истории Европы Берти еще раз доказал, что он идеально подходит на роль капитана терпящего бедствие судна и что он (в отличие от Вильгельма) прожил достаточно, чтобы научиться расставлять приоритеты. Правда, это были приоритеты несколько во французском духе, с акцентом на удовольствия, но они позволили Берти пережить бурю и удержать европейский корабль на плаву.

Берти усмирил свою гордость и в феврале 1909 года, действуя исклюительно в национальных интересах, отправился на встречу с Вильгельмом, преследуя главную цель – внушить своему вспыльчивому племяннику, что пора кончать с военными угрозами.

Вильгельм оказал ему дядюшке теплый прием. Он даже распорядился украсить апартаменты Берти портретом королевы Виктории и картиной, прославляющей британские победы на море. Все выглядело так, будто он искренне хочет заслужить одобрение своего дорогого дядюшки. Но Берти уже был слишком болен, чтобы в полной мере воздействовать на племянника. Непривычно было видеть, как на официальных обедах и балах в его честь он все больше сидел, молча и неподвижно. Его мучили приступы кашля. На каком-то банкете Берти должен был произнести речь, но одышка и кашель помешали ему выступить. Он даже отказался от почетной миссии, которой прежде наслаждался, – вручения британских медалей местным сановникам. И на балете «Сарданапал» – истории ассирийского царя, прославившегося своими оргиями и несметным количеством наложниц, – Берти уснул – верный признак того, что он был нездоров.

Вмешаться в мужские дела пришлось Александре, и она это сделала в свойственной ей непринужденной манере. Она просто сказала Вильгельму, что он поступает «глупо… устраивая всю эту возню вокруг своего флота». Мягко говоря, ее тактике не хватало тонкости Берти.

Вильгельм отреагировал на это довольно предсказуемо: он связался с Джеймсом Ридом, своим осведомителем в Букингемском дворце и личным врачом Берти, и договорился с ним о шифре на случай приближения конца. Вильгельм боялся, что дядя откажется послать за ним, как это уже было с Викторией, доживавшей свои последние дни. Казалось, Вильгельм уже видел себя в главной роли у смертного одра Берти. Возможно, ему вновь удалось бы подложить руку под голову умирающего монарха и разделить с ним последние мгновения жизни. А может, даже посчастливилось бы взять реванш и подчинить своему влиянию преемника Берти – его молодого и неопытного сына Георга. В любом случае, Вильгельм явно чувствовал, что недалек тот час, когда он наконец освободится от оков власти королевской семьи. Внезапные признаки физической слабости Берти еще на шаг приблизили мир к войне.

Это прозвучит упрощенно, но стоит сказать, что, когда Вильгельм чувствовал себя любимым внуком и племянником, он как будто был в ладах с самим собой и Британией. И пока он был в мире с Британией, Франции ничего не угрожало. Положение было шаткое, но все-таки в Европе царил мир, и такое состояние дел держалось с тех самых пор, как Вильгельм вступил на германский престол в 1888 году. Берти был главным гарантом этого двадцатилетнего европейского мира, самым предсказуемым, надежным и решительным политиком, вовлеченным в мировой процесс. Если бы британскому монарху не удалось успокоить бешеного зверя, что сидел в Вильгельме, если бы он не проявил такого интереса к международным делам и такой решительности в противостоянии с ура-патриотами, не мог свободно изъясняться на иностранных языках, общаясь с французами, немцами и русскими, то, возможно, Первая мировая война случилась бы гораздо раньше. И развивалась бы совсем по другому сценарию – скажем, завершилась бы уничтожением Франции англо-германской коалицией, за которым – зная Вильгельма, можно предполагать, – могла последовать англо-германская война за господство в Европе, что привело бы к краху обеих стран.