Джон прицепил орден ей на грудь, сказав, что она заслужила его даже больше, чем он сам. Следующие четыре года орден занимал почетное место у нее на каминной полке[467].

79

Короткий и нечеткий черно-белый новостной ролик показывает, как битлы поднимаются по трапу на борт самолета, проходя в арку с надписью: «BOAC[468] приветствует «Битлз»».

Есть два интересных момента, позволяющих отнести выпуск к 7 июня 1964 года. Первый — битл, стоящий сзади, выше Ринго, но это определенно не Джордж, потому что Джордж на три ступени выше, и не Джон — этот на две ступени выше, и не Пол — он стоит рядом. Когда неопознанный битл оборачивается и машет рукой толпе, то оказывается, что это наш старый друг, несчастный Джимми Никол, заменивший Ринго, когда тот слег с тонзиллитом.

Но на трапе видна еще одна фигура — матрона в старомодной шляпке, будто с карикатур Джайлза[469]. На долю секунды она с улыбкой оборачивается. Это тетя Мими, которую Джон пригласил слетать вместе с ними в Австралию, где у нее живут родственники.

Джордж назвал эту поездку своей любимой. «Помню, как нам сообщили: «Займите, пожалуйста, свои места, мы подлетаем к Гонконгу», а я подумал: «Не может быть! Так быстро?» Мы часов тридцать просидели на полу, бухáя и закидываясь прелудином, и, по ощущениям, прошло всего минут десять».

Тетя Мими не догадывалась о подобных полетных развлечениях, а если бы и знала, то вряд ли одобрила бы, однако Джон в дороге был паинькой. Он давал интервью австралийскому журналисту по имени Боб Роджерс; его клонит в сон, язык заплетается, но он необычайно вежлив.

— Джон, вы когда-нибудь давали интервью на высоте тридцати четырех тысяч футов над уровнем моря?

— Э-э… нет. Точно нет.

— Как вам поездка?

— Неплохо. Далековато, конечно, но за нами неплохо присматривают. — Это самый долгий перелет в вашей жизни?

— Не знаю. — Он задумчиво прищуривается. — Ну да, так и есть.

Роджерс за кадром комментирует: «С нами на борту — знаменитая тетя Джона Леннона, Мими, растившая его, когда он жил в Ливерпуле. Этой поездкой Леннон выражает тете свою благодарность».

Тетя Мими куда общительнее Джона. Она принарядилась, обвила шею нитью жемчуга и надела замысловатую шляпку, украшенную множеством цветов. Она красивая женщина, с высокими скулами и, несмотря на репутацию зануды, искрится весельем.

Роджерс представляет ее: «Миссис Мэй Элизабет Смит из Вултона, близ Ливерпуля, больше известная как тетя Мими, женщина, воспитавшая Джона Леннона».

— Да, все верно, — гордо отвечает она.

— Каким он был в детстве?

— Очаровательным бунтарем. — Она в голос смеется и лукаво улыбается. 

— Очаровательный бунтарь. Он влипал в неприятности?

— Нет, ничего серьезного. Любил шалить.

— Вы думали, что он станет такой вот звездой в мире музыки?

— Нет. Только не в мире музыки. Я считала, что он добьется чего-то своей писаниной и рисованием.

С тетей Мими есть еще одно видеоинтервью, снятое семнадцатью годами позже, в 1981-м, через год после гибели Джона. Джеймс Монтгомери[470] с «Сазерн ТВ»[471] беседовал с Мими в ее доме на побережье, «Харборс-Эдж», который Джон купил ей в 1965-м.

— …и вот, впервые его тетя Мими Смит открыла двери своего дома в Дорсете, чтобы рассказать о невероятной дружбе, длившейся до самой смерти Джона Леннона год назад. Шестнадцать лет назад Джон Леннон купил для тети Мими этот дом с видом на бухту Сэндбэнкс…

В кадре Монтгомери и тетя Мими перебирают снимки молодого Джона. На Мими строгий черный костюм, белая шелковая блузка и серебряная брошь.

Семидесятипятилетняя Мими вспоминает, как купила Джону первую гитару:

— Да уж, помню, мы повоевали из-за нее. Я не хотела, чтобы он тратил попусту учебное время и пропускал лекции в колледже из-за какой-то игры на гитаре.

В ее голос закрадывается раздражительность, как будто где-то в параллельной вселенной ее нерадивый племянник все еще жив и клянчит у нее свою первую гитару, а она наставляет его на путь истинный.

— Образование — штука надежная, а эта игра на гитаре… все это как приходит, так и уходит, на этой неделе ребята тренькают на гитарах, публика орет, требует их, а на следующей неделе — всё, пропали, исчезли, будто и не было вовсе. Ну и что мне тогда делать с двадцатиоднолетним оболтусом? Снова он у меня на попечении , без образования ! — На словах «без образования» ее голос звеняще дрожит.

Монтгомери спрашивает у тети Мими, помнит ли она, когда Джон обзавелся первой гитарой.

— Он как вы тогда был, такой же подлиза. — Проблеск боевитой твердости ее племянника. — Он хватает меня и вот так, — она изображает смачные поцелуи, — чмокает меня в щеку: «Мими, ну можно мне гитару?» У самого-то денег на нее не было, только я могла купить ему гитару! Помню, поехали мы в Ливерпуль, зашли там в магазин гитар, а они там все такие разные. Я же ничего в них не смыслю, ну он себе и выбрал. За семнадцать фунтов !

— Вы сильно удивились, когда «Битлз» обрели всемирную славу и успех?

— Я видела в них что-то этакое… но такого никто не ожидал. Они и сами поразились.

Она рассказывает о тех днях, когда Джон навещал ее в новом доме у моря.

— Он приезжал на выходные. Внезапно, как вихрь. Особенно если становилось невмоготу справляться с напряжением. Приедет и давай кувыркаться по пляжу, прямо вот колесом. — Она смеется и улыбается. — В одиночку, больше никого.

Когда Джон перебрался в Америку, то звонил ей раз или два в неделю и беседовал.

— …о делах, как скачет курс фунта и всяком таком. Иной раз детство вспоминал. Забавные моменты. Как я его гоняла, — говорит Мими с гортанным смешком. — Я всегда знала, если он что-то затевал, заранее… — Она замолкает, явно представляя Джона в юности. — Вот чего ему было не понять, так это как я все угадывала! — Она смеется, наслаждаясь воспоминаниями.

— А что его выходки — например, знаменитый постельный протест с Йоко Оно? Вы о них с ним говорили?

— Уж конечно. Как узнала, позвонила и говорю: «Ну все! Спасибо! Хватит уже! Прибереги эти штучки для мюзик-холла!» — Она хихикает. — И на этом закончилось.

— То есть он вас послушал?

— Ну, бунтовал, конечно, и говорил, мол, «не стану я поступать, как ты мне велишь», но сам-то слушался! Бывало, нашкодит, я ему звоню: «Смотри, — говорю, — вот приеду к тебе Нью-Йорк!» — А он: «Ну чего ты разворчалась?» — и