– У Амбр был выбор и свои взгляды и цели в жизни, а вот у Эштона его не было, он получил набор жизненных активов, где одного из самых главных не хватало!

– Теперь ты упрекаешь?

– Нет! Тоже хочу объяснить себя!

Дальше не слушаю, плетусь в свою комнату – этот родительский спор выжал меня, как лимон. Сил нет ноги переставлять.

Спустя примерно час стук в дверь:

– Соняш, можно к тебе? – это мама. Видно договорились всё-таки миссию вправления моих мозгов возложить на неё.

– Можно, но мам, не надо, прошу тебя! Я всё понимаю и всё знаю, самой тошно и противно! Самой стыдно, только не пили меня доводами благоразумия и воспитанности, скромности и гордости, а последней у меня отродясь нет, так где ж её взять?

Мать не реагирует на мой резкий выпад, спокойно подходит к кровати, садится рядом и кладёт свою тёплую ладонь на мою голову. Потихоньку начинает поглаживать, точно так же, как делала это в далёком детстве, и, несмотря на возраст и перемены, я реагирую так же, как и тогда: расслабляюсь, тугой ком в горле становится мягче, позволяя мне дышать свободнее.

– Всё у тебя есть, доченька, и гордость, и ум, и красота. А благоразумие – дело наживное. Просто ты слишком сильно влюбилась, а когда любишь, разумность уже не кажется такой важной. Я тебя очень люблю, и Алекс тоже любит, мне только Эштона жалко. Он больше всех пострадал в этой ситуации, а его же и виноватым выставляют!

А может, он действительно виноват? Ключевой вопрос тогда: а мог ли он контролировать себя там, в лесу, ночью, когда ел меня своими жадными губами, или и в самом деле был в полусне, потерял ощущение реальности? Ведь именно после того случая и сорвало мою уже почти спокойную голову! И потом ещё та ночь, когда мне снился мой первый и последний эротический сон, и я не очень уверена в том, что всё это приснилось…

Глава 29. Ненависть и боль

Не влюбляйтесь в сильных, не влюбляйтесь в страстных, не влюбляйтесь в мстительных.

Новый год начался новыми проектами и почти ежедневной практикой в отделении детской онкологии. Я не делаю здесь ничего военного, мои обязанности ничтожны в сравнении с теми представлениями, которые сложились о профессии ранее. Я раздаю ежедневные лекарства, делаю инъекции, записываю в журнал изменения в состоянии маленьких пациентов.

Тяжело. Не физически, нет! Морально. Но я знала, на что шла. И желание доказать всем и отцу самому первому, что способна на большее, чем он думает, никуда не исчезло, оно покрылось слоем стальной глазури.

Я изобрела собственный способ защиты – улыбки. Почти сразу заметила, что, улыбаясь, быстрее и легче гашу слёзы. Дети меня любят, дети меня ждут, дети слушают и верят моим обещаниям. Но я никогда не обещаю им того, чего не смогу выполнить, поэтому, устанавливая капельную систему, улыбаюсь всем ртом и напеваю песенку про маленького паучка, упавшего в водосточную трубу, потому что семилетняя Кэти каждый раз спрашивает, точно ли вылечит её это противное лекарство, от которого её тошнит и болит живот.

Тот день, а это был трудный понедельник, сразу начался на пределе моих возможностей: Рони, корейский мальчик с диагнозом, не оставляющим ему слишком много времени, прыгал как ошпаренный по кроватям, не потому что играл в пиратов, а потому, что его обезболивающее уже не помогает. Он просил меня пообещать, что боль скоро прекратится. И я почти сдалась. Почти набрала номер отца, чтобы сказать, что он был прав…

Я в тамбуре нашего отделения, не тесном, но и недостаточно просторном, чтобы назвать холлом. В этом месте нет окон, но есть цветные витражи – узкие полосы мозаики раскрашенного яркими красками стекла. Иногда, когда мне совсем плохо, я прихожу сюда в компании мерзкого кофе из автомата и представляю себя сидящей на широкой длинной скамье в затерянной католической церкви какой-нибудь итальянской деревушки. Большая часть практикантов с моего курса – уже курят, нервы сдают почти у всех, и каждый находит свой собственный способ обуздать эмоции. Мой оказался уникальным, поэтому чаще всего я медитирую в этом тамбуре в полнейшем одиночестве, и это помогает полностью отключиться от реальности, перенести себя в мечты, где никто не болен, не страдает от боли, страха, отчаяния.

В тот момент, когда мои глаза осознают стоящего напротив Эштона, одетого к тому же не в дорогой костюм, каким я привыкла его видеть в последние наши встречи, а в джинсы и батник, я всерьёз задаюсь вопросом, всё ли в порядке с моей психикой? Эштон словно вернулся из прошлого: на его голове бейсбольная кепка ярко-красного оттенка и капюшон серого батника поверх неё – двойная защита, двойная броня, почти полностью скрывающая его лицо.

Он медленно приближается и останавливается в полу сантиметре от меня, не касается ни в каком месте, но будто давит, прессует моё тело своим. Поднимает руки, упирается ими в стену по обеим сторонам моей головы и дышит: громко, судорожно, рвано.Дышит так, словно говорит… словно угрожает, пугает смертью, обещает много боли и обид, клянётся уничтожить.

Lana Del Rey–Heroin

Мне кажется, я слышу, как бьётся его сердце. Глухие удары. Не медленные… Не быстрые… Уверенные…

Я смотрю на его прикрытые веки, ресницы, губы. Ощущаю тепло и влажность его дыхания и знаю уже наверняка: в его крови нет алкоголя, нет наркотических веществ, только трезвое, ясное сознание, осмысленные решения. Осознанные поступки. Движения, продиктованные разумом и волей.

Моя кожа впитывает тепло – каждый выдох, каждый приближающийся его выдох. Касание… Лишь один слабый контакт двух чуждых друг другу планет, и в сознании наших миров уже запущены необратимые изменения. Головокружение… В крови жар, в крови желание…

На моей коже его кожа, на моей щеке его губы, на моих губах… его губы… Мне больно и сладко… Мне страшно и … не страшно…

Меня больше нет: то, что мгновения назад было мной, расплавилось в бесформенный, медленно текущий поток желаний, главное из которых – унять застарелую боль, которая втайне от всех и даже меня самой навечно поселилась в самой глубине моего сердца. Только он, только его губы, кожа, запах, сетка вен на руках под моими пальцами, шёлк волос, приятная и возбуждающая щетина, нежность кожи на его шее, ладонях, пальцах, его дыхание, его сердцебиение способны спасти меня.

Эштон – не Эштон. Это снова не он. Я не знаю, никогда не встречалась