Делафосс барахтался позади нас, Томпсон стоял по колено в воде и отмахивался куском корня, целя в голову крокодилу, который несколько раз бросался на него, щелкая зубами, прежде чем наконец повернул прочь, подняв целую тучу брызг ударом своего громадного хвоста. Мэрфи, с руки которого капала кровь, добрался уже почти до вершины берега, а теперь спускался, чтобы помочь нам. Я с трудом подтянулся к нему, дрожа как в лихорадке, и, помнится, подумал: теперь это, наконец, должно закончиться, больше уже ничего не может случиться, потому что если вдруг что-то еще произойдет, то я просто умру на месте, потому что уже ничего не смогу сделать. Салливан привстал на колено рядом со мной, и, помню, я сказал ему:

— Господь благословит тебя, Салливан. Ты — самый благородный из живущих ныне людей, — или что-то столь же замечательное — клянусь Богом, я так и думал — а он ответил:

— Полагаю, что вы правы, сэр; но вам стоит сказать об этом и моей жене — черт меня побери, если она думает так же.

А затем, похоже, я потерял сознание, так как последнее, что помню, были слова Делафосса: «Полагаю, что это друзья — смотри, Томпсон, они машут нам — они не собираются причинять нам вреда», а сам подумал: «Если это нам машут крокодилы, ни за что не верьте этим ублюдкам — они только прикидываются дружелюбными…» [XXXIV*]

Случай, как мне часто приходилась наблюдать, подобен проказнику-эльфу, который с равным проворством скачет во все стороны. Вы скажете, что злой рок занес меня в Мирут как раз накануне начала мятежа — но я спасся оттуда, и только для того, как выяснилось, чтобы попасть в ад Канпура, откуда я также выбрался в числе пятерых уцелевших после резни на берегу Ганга. Было худшей из неудач нарваться на этих дикарей в джунглях, а после — на крокодилов, но если бы они не преследовали нас, мы никогда не попали бы на илистый склон под стенами городка одного из тех маленьких индийских княжеств, правитель которого остался верен Сиркару. Потому что именно так и случилось — новые черномазые, которые, как заметил Делафосс, махали и кричали нам с берега, оказались подданными Дирибиджа Сингха, сурового старого махараджи, который правил из затерянного в джунглях форта и был одним из самых верных друзей Британии. Так что, как видите, весь секрет случая состоит в том, что удача обязательно улыбается вам напоследок.

Как вы понимаете, сама игра была еще не закончена; когда я вспоминаю о мятеже, то могу сказать, что худшее было еще впереди. Но все же, стоя на этом илистом берегу, я почувствовал, что что-то изменилось; во всяком случае, после долгого кошмара для меня настал период относительного спокойствия, во время которого мне можно было несколько укрепить расшатанные нервы и начать планировать, как бы мне выбраться из этой индийской заварухи и вернуться в Англию, к покою и безопасности.

Пока же оставалось только благодарить Бога и преданных дикарей, которые спасли нас с этого мелководья, кишащего крокодилами. Туземцы вытащили нас на берег и привели в дворец махараджи, а тот оказался молодцом — крепкий старик с белоснежными бакенбардами и брюхом с добрую пивную бочку, который сыпал проклятиями по адресу всех мятежников и обещал переправить нас к нашим соплеменникам, как только мы оправимся и можно будет безопасно продвигаться дальше. Однако это стало возможно не ранее чем через несколько недель, а между тем наша пятерка отдыхала, набираясь сил и как только можно проявляя свое нетерпение — Делафосс и Томпсон горели желанием побыстрее вернуться в самую гущу событий; Мэрфи и Салливан, два рядовых, держались в сторонке и жрали, как лошади, в то время как я, проявляя еще больше нетерпения, чем мои собратья-офицеры, был в глубине души вполне доволен отдыхом, покоем и возможностью поваляться на солнышке, лакомясь манго, которые пришлись мне весьма по вкусу.

Между тем, как стало нам известно позже, в окружающем нас мире произошло много разных событий. Новости о падении Канпура придали Мятежу страшный толчок; восстание распространилось вдоль всей долины Ганга и по Центральной Индии, восстали гарнизоны в Мхоу, Агре и еще в дюжине других мест, а примечательнее всего, что Генри Лоуренс был разбит, ввязавшись в чертовски глупое сражение при Чинхате, после чего ему пришлось укрыться в Лукнау, который был осажден. С другой стороны, мой лучший друг — Первый Могильщик (которого вы знаете под именем генерала Хэйвлока) наконец-то приподнял свою пуританскую задницу и двинул через Аллахабад на Канпур; он пробился туда после девятидневного марша и отбил город спустя неполные три недели после того, как нас вышвырнули оттуда — полагаю, всему миру известно, что он нашел, проникнув за его стены.

Вы помните, что когда мы спаслись от резни у Сутти-Гат, барки с женщинами и детьми были захвачены панди. Ну так Нана-сагиб вытащил их на берег, все две сотни человек и запер в месте под названием Бибигар, в такой грязи и духоте, что тридцать пленников умерло уже в первую же неделю. Он заставил наших женщин молоть кукурузу, а когда разнеслась весть, что Хэйвлок прорывается с боем, уничтожая всех на своем пути, Нана приказал зарезать всех женщин и детей. Говорят, что даже сами панди не хотели этого делать, так что он послал на дело худшее отребье, которое только смогли собрать на базаре Канпура; они поубивали всех белых, даже младенцев, и бросили их, мертвых и еще живых, в колодец. Люди Хэйвлока нашли Бибигар, залитый по щиколотку кровью, в которой еще плавали детские игрушки, шляпки и пучки волос, — британцы опоздали всего на два дня.

Не думаю, чтобы какое-нибудь страшное событие моих дней — ни Балаклава, ни Шайло, ни Роркс-Дрифт — ничто другое, приходящее на память, — имело бы столь ошеломляющее воздействие на сознание людей, как это избиение невинных в Канпуре. Конечно, я не видел всего этого ужаса, как солдаты Хэйвлока, но я побывал там несколькими неделями спустя и, бродя по Бибигару, видел окровавленные стены и полы, а возле колодца нашел объеденную до костей детскую ручку, белевшую в пыли подобно маленькому крабику. Как вам известно, я достаточно хладнокровен, но это просто лишило меня дара речи и если вы спросите, что я думаю о мести, которую придумал генерал Нейл, заставляя захваченных бунтовщиков отмывать кровь со стен в Бибигаре, и, под страхом порки принуждая их языками вылизывать эту кровь — прежде чем все они были повешены — так вот, я и тогда и сейчас считаю, что он был прав. Возможно, это потому, что я знал тех, чьи тела были сброшены в этот колодец, — я видел этих детей играющими в укреплении Канпура, и слышал, как они пытались учить уроки в этих ужасных бараках и слышал, как они смеялись над обделавшимся слоном. И быть может, детская ручка, которую я нашел в пыли у колодца, принадлежит младенцу, которого прижимала к груди женщина в измятом бальном платье. В любом случае, стоя среди развалин Бибигара, я был готов уничтожить все живое в Индии — и если вас это шокирует, так что ж — возможно, я лишь немного более похож на Нана-сагиба, чем вы.

В любом случае, мои мысли не имеют особого значения — гораздо важнее эффект, произведенный событиями в Канпуре на наших людей. Знаю, что это довело армию почти до безумия; теперь солдаты были готовы убивать любого при малейшем подозрении в мятеже. Не то чтобы раньше они были слишком снисходительны; Хэйвлок и Нейл вешали туземцев направо и налево — от Аллахабада и далее к северу, причем осмелюсь предположить, что невинных жертв тоже хватало — но ведь также поступали панди в Мируте и Дели. [XXV*]