Первый раз, в сентябре, они спали и не услышали кукушки.

Либо радио все же было не вполне исправно, либо сигнал сразу потонул в плаче сирен.

Чья-то рука тихонько потрясла спящую Лизель за плечо.

Следом возник Папин голос, испуганный.

— Просыпайся, Лизель. Надо идти.

Запутавшись в прерванном сне, девочка едва разбирала очертания Папиного лица. Единственное, что было хорошо видно, — голос.

В коридоре они остановились.

— Погодите, — сказала Роза.

В темноте они бросились в подвал.

Лампа горела.

Макс высунулся краешком из-за холстин и банок. У него было изнуренное лицо, он нервно цеплялся большими пальцами за пояс штанов.

— Надо уходить, а?

Ганс подошел к нему.

— Да, надо уходить. — Он пожал Максу руку и хлопнул его по плечу. — До встречи после налета, так?

— Конечно.

Роза обняла его, и Лизель тоже.

— До свидания, Макс.

Несколько недель назад они уже обсуждали, нужно ли всем оставаться в их собственном подвале или троим лучше ходить в подвал Фидлеров, в нескольких домах от Хуберманов. Их убедил Макс.

— Ведь вам сказали, что тут недостаточно глубоко. Вам из-за меня и без того опасно.

Ганс кивнул.

— Стыдно, что мы не можем брать тебя с собой. Просто позор.

— Уж как есть.

На улице сирены выли на дома, люди выскакивали и бежали, спотыкаясь и отшатываясь от воя. На них смотрела ночь. Некоторые отвечали ей взглядами, пытаясь разглядеть жестяные самолетики, ползущие по небу.

Химмель-штрассе превратилась в процессию стреноженных людей: каждый сражался с тем, что было у него самого ценного. У некоторых — ребенок. У других — стопка фотоальбомов или деревянный ящик. Лизель несла свои книги — между локтем и ребрами. Фрау Хольцапфель едва тянула по тротуару чемодан — выпученные глаза, семенящие ноги.

Папа, который забыл все — даже аккордеон, — подбежал к ней и вызволил чемодан из ее хватки.

— Езус, Мария и Йозеф, что у вас там? — спросил он. — Наковальня?

Фрау Хольцапфель рванулась вперед с ним рядом.

— Необходимое.

Фидлеры жили через шесть домов. В семье их было четверо, все с волосами пшеничного цвета и славными немецкими глазами. Но главное — у них был отличный глубокий подвал. В него набилось двадцать два человека, включая Штайнеров, фрау Хольцапфель, Пфиффикуса, одного юношу и семью по фамилии Йенсон. В интересах общественного спокойствия Розу Хуберман и фрау Хольцапфель держали на расстоянии, хотя есть вещи выше мелких ссор.

Под потолком болталась одна лампочка в плафоне, было холодно и волгло. Зубастые стены скалились и тыкали в спину людей, которые стояли и разговаривали. Откуда-то просачивался приглушенный вой сирен. Их искаженный голос, как-то пробравшийся в подвал, слышали все. И хотя это заронило немалые сомнения в надежности убежища, по крайней мере, здесь люди услышат и три сирены, означающие отбой воздушной тревоги и спасение. Им не понадобится Luftschutzwart — уполномоченный по гражданской обороне.

Руди, не теряя времени, разыскал Лизель и встал рядом. Волосы у него указывали куда-то в потолок.

— Здорово, скажи?

Лизель не удержалась от ехидства:

— Да, прелесть.

— Ай, да ладно тебе, Лизель, кончай. Что плохого может случиться, кроме того, что всех расплющит или зажарит, или что там еще делают бомбы?

Лизель огляделась, оценивая лица. И взялась составлять список — кто больше всех боится.

* * * СПИСОК ЛУЧШИХ ЖЕРТВ * * *

1. Фрау Хольцапфель.

2. Герр Фидлер.

3. Юноша.

4. Роза Хуберман.

Глаза фрау Хольцапфель были широко распахнуты. Ее жилистая фигура гнулась вперед, а рот стал кругом. Герр Фидлер занимался тем, что спрашивал людей, некоторых — по несколько раз, как они себя чувствуют. Юноша по имени Рольф Шульц держался в углу обособленно и беззвучно разговаривал с воздухом около себя, за что-то его распекая. Руки у него намертво зацементировались в карманах. Роза едва заметно покачивалась вперед-назад.

— Лизель, — прошептала она, — поди сюда.

Она схватилась за девочку сзади, крепко сжала ее плечи. Роза пела песню, но так тихо, что Лизель не могла разобрать. Ноты рождались на выдохе и умирали в губах. Папа рядом с ними оставался спокоен и недвижен. Только раз он положил свою теплую ладонь на холодную макушку Лизель. Ты не умрешь, говорила эта ладонь, и она не врала.

Слева от Хуберманов стояли Алекс и Барбара Штайнеры с самыми младшими — Беттиной и Эммой. Обе девочки вцепились в правую ногу матери. Старший, Курт, смотрел перед собой, как образцовый гитлерюгендовец, и держал за руку Карин, которая была крохотной даже для своих семи лет. Десятилетняя Анна-Мария играла с рыхлой поверхностью цементной стены.

По другую сторону от Штайнеров стояли Пфиффикус и семья Йенсонов.

Пфиффикус не насвистывал.

Бородатый герр Йенсон крепко обнимал жену, а двое их детей то и дело погружались в молчание. Время от времени они подначивали друг друга, но затихали, едва доходило до настоящей перебранки.

Примерно через десять минут самым заметным в подвале стала какая-то бездвижность. Тела спаялись вместе, и только ступни меняли положение или нажим. К лицам прикована застылость. Люди смотрели друг на друга и ждали.

* * * «СЛОВАРЬ ДУДЕНА», ТОЛКОВАНИЕ № 3 * * *

Angst — страх: неприятное, часто сильное чувство, вызванное предчувствием или осознанием опасности.

Родственные слова: ужас, боязнь, тревога, испуг, паника.

Про иные убежища рассказывали, что там пели «Deutschland über Alles» или люди скандалили в затхлости собственного дыхания. В убежище Фидлеров ничего такого не было. Только страх и мрачные размышления да мертвая песня на картонных губах Розы Хуберман.

Незадолго до того, как сирены просигналили отбой, Алекс Штайнер, человек с неподвижным деревянным лицом, выманил младшеньких из маминых ног. Потом нащупал свободную руку сына. Курт — все тот же стоик, исполненный взгляда, — чуть крепче сжал руку сестры. Вскоре все убежище взялось за руки — два десятка немцев стояли в комковатом кругу. Холодные руки оттаивали в теплых ладонях, а кому-то даже передавался пульс соседа. Толкался сквозь слои бледной отвердевшей кожи. Некоторые закрыли глаза — не то в ожидании гибельного конца, не то в надежде на знак того, что налет завершился.

Заслуживали они лучшего, все эти люди?

Сколько их, опьяненных запахом фюрерова взгляда, активно преследовали других, повторяя высказывания Гитлера, его страницы, его опус? Виновата ли Роза Хуберман? Укрывательница еврея? Или Ганс? Разве все они заслуживали смерти? Дети?