И снова Томми пытался справиться с эмоциями.

– Итак, она исчезла. И все вокруг стало черным. Я словно смотрел в тоннель и видел одни только размытые темные стены. Я сижу и ору в сгущающуюся ночь: «Джесси! Джесси!» Я минут пять плачу и веду себя словно последний кретин, пинаю дверь магазина и гляжу на место, где она сидела, словно от этого она там снова появится. И вдруг около меня вырастает коп, огромный бирмингемский коп, и спрашивает, какого хрена, интересно, я тут дурью маюсь, а я ему говорю, что мою любимую девушку только что похитили! Он спрашивает, кто она такая. Как ее фамилия? Кто ее похитил? Какой был номер машины? И я понимаю, что ничего подобного не знаю, и коп говорит, что при таком раскладе он ничем помочь не может, вот и все, но, если я не прекращу орать и пинать двери, он меня закроет.

Так что, когда он свалил, я метался словно в лихорадке, но понимал, что след остывает с каждой минутой. Каждая проходящая минута уводила Джесси все дальше и дальше от меня. Я не мог ждать до утра. Я не мог ждать своих денег и своих людей и всей своей чертовой поддержки. Я должен был действовать сейчас же. Но как? Кто эти ублюдки? Понятно, это те самые, что похитили ее в самый первый раз, но кто они такие? Куда ее увезли? Даже Джесси не знала, где находится тот дом, а то бы она попыталась спасти других девушек. Так что я сижу и думаю, думаю, думаю… Ведь должна же быть подсказка. Если я оживлю в памяти каждую секунду с того момента, как заметил этих парней, и до того, как они меня вырубили, что-то должно получиться. Я поднимаю пальто Джесси, единственное, что у меня от нее осталось, надеваю его и иду через дорогу к тому месту, где была припаркована машина. Я не знаю, о чем я думаю… о какой-то абсолютно тупой хрени типа следов от шин, которые можно сфотографировать и отследить, или что кто-нибудь из них мог уронить пачку сигарет с номером мобильника или адресом, который мог бы привести меня к ней. Но разумеется, ничего такого нет. И думаю, думаю, думаю, и, черт возьми, ответ смотрит мне в лицо. Телефонная будка! Что они делали в телефонной будке? Видимо, звонили. Если бы я смог выяснить, кому они звонили… последний звонок, сделанный с этого автомата… Так что я пулей залетаю в будку, испугавшись, что какой-нибудь другой идиот встрянет сюда и начнет звонить куда ни попадя, и тогда мне конец. И вдруг меня словно током ударило. Этот ублюдок никому не звонил. Вот именно! Он просто болтался там, верно? Постойте, он приклеивал что-то на окно!! Разумеется! Он чертов сутенер и развешивал рекламу! Вся будка была залеплена этими рекламками проституток. «Свежие азиатки – молодые»… «Маленькие, молоденькие австралийки, страстные»… «Хочешь висеть на люстре с торчащим из задницы букетом роз? Я та, кто тебе нужен»… Ну, вы знаете эту хрень. От некоторых просто в дрожь бросает… И прямо поверх всех остальных были новехонькие объявления, не рваные по краям и не исписанные шариковой ручкой, на которых было выведено: «Сексуальные услуги. Много девочек. Все свежие. Все молодые. Азиатки. Русские. Боснийки. Все ждут вас». И номер телефона.

Питер всегда хотел посетить Чекерс, загородное пристанище премьер-министра. Побывать в том самом месте, где Ллойд Джордж планировал систему конвоев в 1916 году, где Черчилль обдумывал битву против нацистской Германии, где Аттли находил временное убежище от титанической борьбы за создание государства всеобщего благосостояния. Теперь, поднявшись до статуса министра, Питер с нетерпением ожидал многочисленных ужинов среди неисчислимых сувениров, оставшихся от прошлых правителей, внесших свой вклад в историю, а также творцов нынешней истории, одним из которых был и он сам. Но взлет Питера к высшим слоям общества был настолько резким, что времени для таких изысканных мероприятий пока просто не было, и это была его первая поездка в Чекерс. И обстоятельства ее были вовсе не такими, как он надеялся.

Чарли Ансборо, пресс-секретарь премьер-министра, человек, известный внутри партии лейбористов как «Дикая Свинья», смотрел Питеру прямо в глаза.

– Министр. Признайтесь сейчас, и признайтесь совершенно искренне. Правда ли то, в чем вас собираются обвинить? В чем нас собираются обвинить?

Они едва успели присесть. Питеру даже не предложили выпить. Не было никаких любезностей, премьер еще не подошел, и не подойдет, пока его не позовет Дикая Свинья. Питера сейчас либо вышвырнут, либо оставят, это было делом подачи информации, и решение зависело от пресс-секретаря. Если Чарли Ансборо решит, что правительству и партии будет лучше утопить Питера, процесс начнется немедленно и Питер вообще не увидит премьера.

– Я не лгу премьер-министру, Чарли. Я уже говорил ему, что в этих обвинениях нет ни слова правды, – ответил Питер, встретив взгляд Свиньи собственным немигающим взглядом.

Всю дорогу от гостиницы в Бирмингеме до Чекерса Питер мучительно размышлял над своей стратегией, снова прокручивая в голове каждый момент своих отношений с Самантой. Отношений, которые, слава богу, проходили в условиях величайшей осторожности и секретности. Всего один раз за это время они были в компании других людей, и случилось это на вечеринке в честь дня рождения. В тот самый вечер, когда он впервые и единственный раз в своей жизни нюхал кокаин. Не считая того, вся эта история представляла собой его слова против слов Саманты. Если его и заметили в квартире Саманты, что с того? Она была его ассистенткой. Будучи рядовым членом парламента, он делил свой офис с бесконечным числом своих коллег. Что удивительного в том, что несколько вечеров они работали в квартире Саманты, и, если кто-нибудь спросит, почему они не работали в его собственном доме, он поинтересуется, не приходилось ли им когда-либо проживать с двумя гомонящими подростками.

Оставалась вечеринка в честь дня рождения. Лучшие друзья Саманты будут вынуждены свидетельствовать против него. Размышляя об этом по пути в Чекерс, Питер придумал план. Он решил обзавестись собственным свидетелем.

Чарли Ансборо наклонился вперед на стуле:

– Питер, я уже не первый месяц знаю, что ты ее трахал.

Питер Педжет и ухом не повел:

– Тогда, приятель, вы знаете больше меня.

Стулья, на которых они сидели, стояли неприятно близко друг к другу, достаточно близко, чтобы Ансборо смог протянуть руку и схватить Питера за коленку. Он сильно сжал ее, что выглядело в высшей степени угрожающе.

– Ты драл ее изо всех сил, тупой урод, и если ты думаешь, что я позволю твоей никчемной, мелкой интрижке сломить это правительство, то ты еще больший придурок, чем я думал. Ну же, скажи, что я вру, если осмелишься, чертов баран!

– Немедленно уберите от меня руку.

Чарли не убрал руку, он усилил захват, и его взгляд стал еще более напряженным. Казалось, он не говорил, а шипел через сжатые зубы в желтых табачных пятнах:

– Скажи мне, что я вру, или я тебя за яйца на Биг-Бен подвешу.

– Уберите от меня руку немедленно.

Но рука Чарли по-прежнему не двигалась. Его глаза были воплощением безумия. Глаза одержимого человека. Одержимого одним – сохранить премьера у власти.