если кто-нибудь и заблудится здесь, то наверняка опять Исагирре. – И она, странно смутившись, добавила: – Конечно, против Исагирре я ничего не имею! На самом деле он мне тоже нравится. Просто я предпочитаю Юриока, вот и все.

Пока она оправдывалась таким образом, я кивала, хотя и не думала укорять ее за сказанное. Ей явно требовалось чем-то компенсировать разочарование от того, что в парке заблудился Исагирре, а не Юриока.

– В футболе я не разбираюсь, но читала, что Исагирре уехал в Испанию после того, как «Кангрехо» перевели в низшую лигу, а через полгода вернулся и возобновил контракт, когда команду снова повысили, – сказала я госпоже Кудо, вспомнив, что и полотенце, и шарф на деревьях принадлежат Исагирре.

Я сомневалась, что это имеет какое-нибудь отношение к призраку гоминина Обаяси, которого так боялась моя предшественница, или к убегающей фигуре, которую видела я, но мысли о том, что журнал остался открытым на странице с Исагирре, точили меня. Однако как Исагирре с его улыбкой тихони, который воды не замутит, мог быть связан с перечисленными событиями, оставалось выше моего понимания.

– Да, все это так. Первый месяц или около того он входил в форму и больше просиживал на скамье запасных, а потом был тот матч, когда он вышел на поле на семьдесят девятой минуте и забил потрясающий штрафной. Так для него, похоже, что-то сдвинулось, он вернулся в стартовый состав и забил… забыла, сколько голов. Кажется, он вошел в четверку по количеству голов во всей лиге, и это при том, что играл только полсезона, – в самом деле достижение.

– А какого мнения о нем болельщики?

– Людям он нравится. Правда, все еще много бегает и все бесцельно, и хоть ему уже под тридцать, дает крайне нестабильные результаты и до совершенства ему далеко. Но он никогда не сдается, каким бы скверным ни было положение. А что касается его возвращения в Испанию, когда команду понизили, по-моему, многие не так все поняли. Я объясняла всем и каждому, что он так поступил из-за болезни отца, но я знаю человека, который из-за этого перестал бывать на стадионе. Раньше он был без ума от Исагирре, а теперь вообще больше не болеет за «Кангрехо», и я даже связаться с ним не могу.

– Стало быть, Исагирре очень влиятельный игрок?

– По-моему, так далеко зашел только тот человек.

– А какой он? – спросила я.

– Мужчина лет тридцати пяти, который живет в соседнем городке, – объяснила она. – На работе дела у него идут неважно. Не знаю, чем именно он занимается, но он часто повторял, что у него «эмоциональная нагрузка». Говорил, что когда видел, как Исагирре перед голом собирается так, как только может, чтобы забить, это поднимало ему настроение.

Исагирре вернулся в Испанию, ничего никому не объяснив, – продолжала она, – и подлинная причина его возвращения стала известна не сразу. Только спустя некоторое время после его отъезда здесь стали появляться материалы о его отце, так что многие просто ничего не знали. Три месяца, пока не всплыла правда, болельщики считали Исагирре предателем.

Госпожа Кудо наверняка могла бы продолжать разговор о «Кангрехо» до бесконечности, но вдруг спохватилась, поняла, что и без того заговорилась, взглянула на часы, извинилась, что задержала меня, и поспешила в контору так, словно только что вернулась с небес на землю.

– Я не прочь еще как-нибудь послушать про «Кангрехо», – сказала я ей, а она кивнула и помахала рукой.

У себя в хижине я сделала записи о том, что услышала от госпожи Кудо об Исагирре. На одном листе бумаги я сделала заметки о самом Исагирре – о его отце, его стиле игры, а на другом – о том, что было связано с ним не так явно: о человеке, который перестал болеть за этот клуб, о полотенце и шарфе на деревьях, о том, как журнал оказался открытым на странице интервью с Исагирре. Потом я разложила листы на столе и дала возможность взгляду некоторое время блуждать по ним, но, несмотря на явное обилие обрывков информации об Исагирре, я не видела, как они взаимосвязаны. Может, между этими фактами и не было никакой связи, а может, они были связаны так, что это не имело никакого значения.

Я повернулась, посмотрела в окно, но лес казался безмятежным, как всегда. Ничто в нем не шевелилось. Я ощутила недовольство и вдруг поняла, что в последнее время ощущаю его постоянно. С этой мыслью я открыла коробку деревянных маркеров, которую отдала мне госпожа Кудо.

Так для меня начался очередной период полной бессобытийности, как когда я только вышла на работу. Моими приправами никто не манипулировал, признаков перемещения предметов в хижине не наблюдалось, я не замечала, чтобы проволоку на замке накручивали как-то иначе, и не видела, чтобы кто-нибудь удирал от хижины. И уже начинала думать, что странные явления предыдущих дней были плодом моего не в меру активного воображения.

Работа по замене белых маркеров, воткнутых в землю, менее броскими деревянными благополучно продолжалась. Маркеры, которыми я пользовалась вначале, издалека казались белыми пятнышками на бурой лесной подстилке, а когда я заменяла их новыми деревянными, лесной пейзаж выглядел более естественно. Да, деревянные маркеры заметить было сложнее, чем белые, но я уже дошла до состояния, когда могла бродить вокруг хижины, не следуя тропам, так что для меня это не представляло проблемы.

Все вокруг казалось совершенно мирным, но этот факт не отменял другого: я так и не нашла участок леса с хлебными деревьями. К этому времени я в целом оставила надежду и она уже не отнимала у меня столько душевных сил, как когда-то, а что меня слегка тревожило, так это кучка земли у основания знака, вроде бы свидетельствующая о том, что его выдернули и поменяли направление указателя. Но я убеждала себя, что эта кучка могла появиться еще тогда, когда господин Хакота переставил указатель как надо, поэтому решила о ней не сообщать.

Моя работа и с билетами, и с составлением карты продвигалась успешно – настолько, что я заполнила около четырех пятых карты, которую мне выдали в первый день. Теперь я твердо знала, где в секции «Дары леса» найти каштаны, хурму, миндаль и инжир, и если мама просила принести ей инжира, я могла выйти, сорвать пару плодов и вернуться в хижину, не заблудившись. По-видимому, мой прогресс с картой превзошел ожидания господина Хакота, потому что когда я показывала ему карту, он говорил что-нибудь вроде