Тут нужно сказать, что до этого дня я старательно избегал встречи с Михаилом Сергеевичем. Все-таки, как ни крути, а еще в 1987 году в романе «Завтра в России» я предсказал ГКЧП, арест Горбачева на даче и его свержение. А затем в романе «Кремлевская жена» – покушение на него. Поэтому встречаться с Горбачевым я побаивался и не подходил к нему, даже если видел его в коридорах Останкинского телецентра. Но тут деваться было некуда, я сказал себе «была – не была» и шагнул к Горбачеву:

– Михаил Сергеевич, я Эдуард Тополь, хочу подарить вам свой новый роман о «Норд-Осте».

В ответ могло прозвучать все, что угодно, вплоть до оскорблений. Но вдруг…

Вдруг он обнял меня за плечи и, отводя в сторонку, сказал по партийной манере сразу на «ты»:

– Книжку я у тебя, конечно, возьму, но лучше чем обо мне, ты ничего не написал и не напишешь!

– Спасибо…

– Подожди. Я хочу, чтобы ты написал сценарий о моей любви с Раисой. Приезжай завтра в мой Фонд, я дам тебе все материалы.

– Михаил Сергеевич, а вы можете представить меня Генри Киссинджеру?

– Конечно. Он мой гость, я вожу его по Москве. Идем…

Мы подошли к Киссинджеру, Горбачев начал по-русски:

– Генри, это наш известный писатель…

Переводчица, которая стояла рядом с Киссинджером, открыла рот, чтобы перевести, но я опередил ее:

– Mister Kissinger, my name is Edward Topol. Do you remember the novel «Red Square»? [Мистер Киссинджер, меня зовут Эдуард Тополь. Вы помните роман «Красная площадь»?]

И случилось невероятное. Точно так, как Александр Солженицын на своем восьмидесятилетии вспомнил, как в 1981-м, проживая в Вермонте, он не разрешил мне забросить в СССР несколько сотен кассет с радиопостановкой «Ракового корпуса», так и Генри Киссинджер вдруг окунул свой взгляд куда-то внутрь себя, в глубины своей памяти, нашел там файл по имени «Красная площадь», а затем выплыл и вновь посмотрел на меня.

– I’m sorry, sir. Извините, сэр, – сказал он своим хриплым голосом. – В то время я не мог поступить иначе.

И тут же отошел от меня в другой конец зала.

…Что ж, говорю я себе в часы депрессии, если перед тобой извинились Солженицын и Киссинджер, то, возможно, ты чего-то и стоишь.

Каждая жизнь – это роман, а если человека при рождении назвали Романом, то ему и на роду написано сложить свою жизнь как роман. Поэтому Роману Полански посвящен «Роман» Романа Полански, о Романе Кармене написал книгу его сын и еще одну – его друзья, а у нас речь пойдет о Романе по фамилии Каплан.

Зная примерно значение слова «роман», я заглянул в Википедию насчет «Каплана». Там сказано: «Каплан — фамилия еврейского происхождения, по традиции относится к коэнам [священнослужителям]. Также фамилия тюркского происхождения, означающая на ряде языков “тигр”. А теперь посмотрите на фотографии Романа Каплана в Интернете – видите коэн-тигра? Во всяком случае, когда Рома кричит, а он это делает, возбуждаясь по любому поводу и даже без оного, то становится просто воплощением тигра. Недавно Анатолий Найман, известный поэт, друг Бродского и автор «Романа с “Самоваром”», знающий Каплана еще по их питерской юности, сообщил мне, что уже в двадцать лет Роман кричал ему: «Всё, я бросаю пить!» – «Понимаете, – сказал мне Анатолий, – он не говорил, он кричал, что больше не будет пить. И – шел за бутылкой…»

Конечно, дотошный исследователь скажет, что тигры-священнослужители науке неизвестны. Мол, бывают амурские тигры, уссурийские, бенгальские, китайские и т. д., бывают даже тигрольвы и львы-тигры, то есть помеси тигров и львов, а вот питерские коэн-тигры в Красной книге не значатся.

Но, собственно говоря, я и пишу сей очерк, чтобы восполнить этот пробел…

* * *

Однако должен ли я представлять Романа Каплана своим читателям? Разве есть среди вас кто-нибудь, кто хоть раз не был в Нью-Йорке? А прилететь из России в Нью-Йорк и не отметиться в «Русском самоваре», основанном Романом Капланом, Иосифом Бродским и Михаилом Барышниковым, – это, извините за грубость, просто невежество. Все равно, что, будучи в Париже, не побывать в Латинском квартале, а в Риме – на пьяцца Навона. Во всяком случае, в первые годы перестройки, когда рухнул железный занавес и освобожденные из соцлагеря граждане косяками ринулись на крышу мира, «Русский самовар» на 52-й стрит между 7-й и 8-й авеню был первым гнездовищем всех более-менее образованных туристов. Конечно, партийная образованщина, только что приватизировавшая СССР и переквалифицировавшаяся в «новых русских», прямо из JFK мчалась на Бродвей, угол 24-й стрит, в магазин «У Тимура» за магнитофонами и прочей дешевой радиоаппаратурой, а также за инструкциями, как легально переправить в США «капусту» и танкеры с нефтью (что и сделало Тимура миллиардером). Но у советской творческой интеллигенции «капусты» хватало только на знаменитую каплановскую «хреновину» (водку, настоянную на хрене) да пельмени и салат. Вадим Трунин, царство ему небесное, автор «Белорусского вокзала» и мой соавтор по «Юнге Северного флота», рассказывал мне, что, прилетев первый раз в Нью-Йорк, он прямо с аэродрома прикатил в «Русский самовар», три дня пил там и ел и улетел обратно в Москву.

* * *

Мстислав Ростропович:

Сергей Юрский:

Но перейдем к Каплану. Сорокалетний профессор израильского университета в Бер-Шеве, где после эмиграции из СССР он пять лет преподавал американскую литературу, Роман появился в Нью-Йорке в 1977 году. В его кармане было триста долларов, удостоверение корреспондента русско-израильского журнала «Время и мы» и телефон некоего американца Кертиса Каца, который, путешествуя по Израилю, случайно заглянул в бер-шевский университет на каплановскую лекцию, которую тот читал по-английски. Поскольку примерно в это же время я приземлился в Нью-Йорке с восемью долларами в кармане, могу сказать, что триста долларов – это огромные деньги для нового эмигранта, но и они в этом городе имеют странное свойство исчезать буквально за пару дней.

Оставшись на мели и в прямом смысле на улице, Каплан вспомнил о Каце и набрал его телефон. А Кац вспомнил профессора Каплана, чьи лекции об американской литературе привели его когда-то в полный восторг, и предложил ему работу ночного швейцара в одном из своих многоквартирных домов на Парк-авеню.