Никто, даже новгородцы, не ведали планов Александра Невского. Присоединив войска Великого Новгорода, он дошёл до Копорья, где митрополита и большую часть ополченцев отпустил назад. Зачем он это сделал, стало ясно тем новгородским боярам и их дружинникам, кого князь всё же взял в поход. Стояла зима. Русская рать шла, видимо, на лыжах, "злым путём", не различая дня и ночи, и обрушилась на шведов в землях еми, как снег на голову. Местные крестоносцы и служившие им финны были истреблены на пространствах до полярного круга, многие попали в плен. С минимальным ущербом среди лыжников, не потеряв ни одного новгородского воина, Александр Ярославич с победой вернулся назад. И, оставив княжить сына Василия, ушел "на низ"[185], где его ждали ещё более трудные дела.

Булла папы Александра в 1257 г. ярко живописует последствия русского похода на захваченные шведами земли финнов: "Среди всех прочих опасностей, которые причинили названному государству коварство и жестокость этого племени, особенно в этом году, когда оно, неистово вторгнувшись в некоторые части данного государства, свирепо убило многих из его верноподданных, пролило множество крови, много усадеб и земель истребило пожаром, подвергло также поруганию святыни и различные места, предназначенные для богослужения, многих возрожденных благодатью священного источника прискорбным образом привлекло на свою сторону, восстановило их, к несчастью, в языческих обычаях и тягчайшим и предосудительным образом подчинило себе"[186].

Слова папской буллы, что (не упоминаемое впрямую) Русское государство в 1256 г. "привлекло на свою сторону, восстановило… в языческих обычаях и… подчинило себе" финнов, перекликаются со стихотворным отчётом о недавнем походе туда же Биргера (1249):

Ошибочка вышла у папы и шведских крестоносцев…

Александр IV сгоряча призывал шведов к новому крестовому походу на емь. Но северные воины подумали… и не пошли. И не ходили воевать против русских владений ещё 25 лет.

А на Русь надвигалась новая, гораздо более грозная беда.

Пока великий князь Александр Ярославич в лыжном походе сквозь полярную ночь мстил коварным шведам, в Орде произошли большие перемены. Хан Батый в 1255/56 г. умер. Ему наследовал старший сын, хорошо знакомый Александру Невскому хан Сартак (но вероисповеданию — христианин несторианского толка), которого отец уже много лет вводил во все значительные дела управления государством. Но в тот же 1256 г., направляясь для утверждения своего титула в Каракорум, умер и Сартак, а на престол в Сарай-Бату взошёл несовершеннолетний сын Сартака Улагчи.

Эта перемена не особо взволновала Александра Ярославина. Он был уверен, что тесно связанный с Батыем и многим обязанный его семье великий хан Менгу утвердит титул Улагчи, а править по-прежнему будет единственная и горячо любимая жена, а теперь уже вдова Бату[188]. В традиционной культуре монголов, в отличие от полудикой тогда западной Европы, было заведено, что женщина имеет все права, а защищается законом даже больше, чем мужчина. (На Западе такое отношение к женщине было законодательно закреплено лишь во второй половине XX в., под заметным влиянием СССР.) Первые жены всех ханов, начиная с Чингисхана, вели вместе с ними хозяйство и государственные дела. В случае же смерти правителя, как и в Византии, властью распоряжалась его вдова. Но, в отличие от Византии, вдовствующая ханша обычно сохраняла огромное влияние и при наследниках хана.

Обладая, по отзыву современников, "обширным умом и умением распоряжаться"[189], Боракчин-хатун в высшей мере устраивала Александра Ярославича как гарант стабильности в политике Орды по отношению к Руси. Получив известия о смене ханов, он отправил с приветствием Улагчи князя Бориса Васильковича Ростовского, снабдив его своими великокняжескими дарами, а сам двинулся в глубь Финляндии[190]. Защита общих — раз великий князь Владимиро-Суздальской и Киевской Руси был вассалом хана Орды — рубежей являлась вполне убедительным предлогом для задержки Александра на севере.

Тем не менее ехать к Улагчи было надо. Вернувшийся "в свою отчину с честью" князь Борис, видимо, донёс эту мысль до Александра. В 1257 г. "поехали в татары Александр, Андрей, Борис; почтив Улагчи, приехали в свою отчину", — сообщает та же Лаврентьевская летопись. "Той же зимы, — продолжает летописец, — приехал Глеб Василькович из Великоханской земли от царя (Менгу-хана. — Авт.), женившись в Орде"[191].

Брак в Орде

Глеб Василькович, князь Белозерский, младший брат Бориса Ростовского (старший родился у Василька Константиновича Ростовского 24 июля 1231 г., а младший — в 1237 г.), помогает понять истинное отношение русских людей XIII в. к татарам. Это собирательное название, означавшее на Руси всё многонациональное и поликонфессиональное множество людей, живших в Орде (за исключением гостей и русских пленных), воспринималось как наказание Божие лишь в целом, в качестве неведомо откуда взявшейся и непреодолимой силы. В частности же татарская девица (из монголов ли, других народов Великой Степи, или из земледельческих культур Китая и Средней Азии) не вызывала ужаса настолько, что в неё нельзя было влюбиться. Выйдя замуж за хозяина маленького, но самостоятельного Белоозера, и приняв крещение, она становилась у русских, привыкших жить среди людей разных народов и вер, вполне и окончательно "своей".

Замечу ещё, что первый из князей, женившийся в Орде, Глеб изображается в летописях человеком богобоязненным, чего не скажешь о Данииле Галицком, выражавшим, по красочному рассказу Ипатьевской летописи, глубокое отвращение к обычаям татар. Сравните: Даниилу было противно пить кумыс с ханом Бату, который его ни разу ни в чём не обманул, но не зазорно принимать королевский венец из рук насквозь лживого папского легата. А Глеб, сохраняя в чистоте свою веру, настолько по-доброму отнёсся к непривычным ему татарам, что вывез из Орды и обратил в православие девицу, ставшую матерью славных русских князей.

Даниил выражал западное отношение к "инородцам", по формуле: "всяк не эллин — варвар", всякий "не наш" — не человек. Глеб — русское, вполне знакомое нам и человечное.