Джимми потирал руки, одеревеневшие от тяжелых чемоданов.

– Хелло, Херф!

– Хелло, Фрэнсис!

– Правда, замечательно?…

– Как я рада видеть вас!

– Знаешь что, Джимпс, я поеду с бэби прямо в «Бревурт-отель».

– Правда, он душка?

– Есть у тебя пять долларов?

– Только один доллар мелочью. И сотня чеком.

– У меня уйма денег, я поеду с Еленой в отель, а вы выкупайте багаж.

– Господин инспектор, можно мне пройти с ребенком? Мой муж займется багажом.

– Конечно, мадам, пожалуйста.

– Какой он славный! О Фрэнсис, как замечательно…

– Идите, Боб. Я один скорее справлюсь… Везите дам в «Бревурт».

– Неудобно вас оставлять одного.

– Идите, идите, ничего со мной не случится.

– Мистер Джеймс Херф с супругой и сыном – так?

– Да, так.

– Сию минуту, мистер Херф. Весь багаж тут?

– Какой он милый! – проговорила Фрэнсис, усаживаясь с Гилдебрандом и Эллен в автомобиль.

– Кто?

– Бэби, конечно.

– О, вы бы посмотрели!.. Ему ужасно нравится путешествовать…

Когда они выезжали из ворот, полицейский агент в штатском открыл дверцу такси и заглянул внутрь.

– Прикажете подышать на вас? – спросил Гилдебранд.

У заглянувшего было лицо, как кусок дерева. Он прикрыл дверцу.

– Елена еще не знает, что у нас запрещены спиртные напитки?[173]

– Он напугал меня… Посмотрите-ка сюда.

– Боже милосердный!

Из-под одеяла, в которое был завернут бэби, она вытащила коричневый сверток.

– Две кварты коньяку… Gout famille d'Erf…[174]И еще кварта в грелке под корсажем… Потому у меня и вид такой, словно у меня скоро будет еще один бэби.

Гилдебранды покатились со смеху.

– У Джимпса тоже грелка на животе и фляжка шартреза на бедре… Нам, верно, придется вытаскивать его из тюрьмы.

Подъезжая к отелю, они смеялись до слез. В лифте бэби начал хныкать.

Как только она закрыла дверь большой, залитой солнцем комнаты, она вытащила из-под платья грелку.

– Боб, позвоните, чтобы принесли льду и сельтерской… Будем пить коньяк с сельтерской!

– Не подождать ли Джимпса?

– Он скоро будет здесь… У нас нет ничего, подлежащего оплате таможенным сбором… Мы люди бедные… Фрэнсис, где тут покупают молоко?

– Откуда мне знать, Елена? – Фрэнсис Гилдебранд покраснела и отошла к окну.

– Ну, надо его покормить… На пароходе он вел себя молодцом.

Эллен положила бэби на кровать. Он лежал, дрыгая ногами, и глядел кругом темными, круглыми, золотистыми глазами.

– Какой он толстый!

– Он такой здоровый, что, по-моему, будет идиотом… Ай-ай-ай, я забыла позвонить папе!.. Семейная жизнь – ужасно сложная вещь.

Эллен поставила спиртовку на край умывальника. Мальчик принес стаканы, лед и сельтерскую на подносе.

– Ну, Боб, состряпайте нам коктейль. Надо выпить все, а то спирт разъест резину… А потом пойдем в кафе «Д'Аркур».

– Вот вы не понимаете, девочки, – сказал Гилдебранд, – самое трудное при наличии сухого закона – это оставаться трезвым.

Эллен рассмеялась. Она склонилась над маленькой спиртовкой, от которой исходил уютный, домашний запах нагретого никеля и горящего спирта.

Джордж Болдуин шел по Мэдисон-авеню, перекинув легкое пальто через руку. Его утомленные мозги оживились в искрящемся осеннем сумраке улиц. Из квартала в квартал, под рокот автомобилей, в облаках бензина, два адвоката в черных сюртуках и крахмальных стоячих воротничках спорили в его мозгу. «Если ты пойдешь домой, в библиотеке будет уютно. В тихой сумеречной комнате ты будешь сидеть в туфлях в кожаном кресле под бюстом Сципиона Африканского, читать и есть поданный туда обед… Невада будет веселой и грубой, она расскажет тебе массу смешных историй… все городские сплетни… их полезно знать… Нет, ты больше не пойдешь к Неваде… опасно, она может серьезно увлечь тебя… А Сесили сидит, поблекшая, элегантная, стройная, кусает губы и ненавидит меня, ненавидит жизнь… Господи, как мне выпрямить мое существование?»

Он остановился перед цветочным магазином. Влажный, теплый, медовый, дорогой аромат густой волной лился из дверей в живую, голубовато-стальную улицу. «Если бы мне хоть удалось раз навсегда укрепить мое финансовое положение…» В окне был выставлен миниатюрный японский садик с гнутыми мостиками и прудами, в которых золотые рыбки казались китами. «Все дело в пропорции. Начертить себе план жизни, как делает благоразумный садовник, прежде чем пахать и сеять… Нет, я сегодня не пойду к Неваде. Пожалуй, послать ей цветы… Желтые розы – те, с медным отливом… Их бы следовало носить Элайн… Представляю себе ее замужем и с ребенком».

Он вошел в магазин.

– Что это за розы?

– «Золото Офира», сэр.

– Мне нужно сейчас же послать две дюжины в «Бревурт-отель». Мисс Элайн… то есть мистеру и миссис Джеймс Херф. Я напишу карточку.

Он сел за конторку и взял перо. «Благоухание роз, благоухание темного пламени ее волос… Ради Бога, не болтай вздора…»

«Дорогая Элайн!

Надеюсь, что вы разрешите старому другу навестить вас и вашего мужа на этой неделе. Помните, что я искренне желаю (вы меня слишком хорошо знаете, чтобы принять эти слова за пустую вежливость) служить и вам и ему всем, что в моих силах и что может способствовать вашему счастью. Простите меня за то, что я подписываюсь в качестве вашего раба и поклонника.

Джордж Болдуин».

Письмо заняло целых три карточки с маркой цветочного магазина. Он перечел их с начала до конца, надув губы, заботливо подправляя букву «t» и ставя точки над «i». Потом вынул из заднего кармана пачку кредиток, расплатился и вышел на улицу. Было уже совсем темно, около семи часов. Все еще колеблясь, он стоял на углу и смотрел на проезжавшие такси – желтые, красные, зеленые, оранжевые.

Тупоносый транспорт медленно вползает под дождем в Нэрроуз. Старший сержант О'Киф и рядовой Дэтч Робертсон стоят на подветренной стороне палубы и смотрят на длинный ряд судов, стоящих в карантине, и на низкий берег, застроенный верфями.

– Смотри-ка, на некоторых еще осталась боевая окраска… Это фонды морского ведомства. Они не стоят пороха, чтобы взорвать их.