— Мне один бывший старшина, дивизионный разведчик, человек честный, настоящий боец с большими заслугами перед Советской Родиной, рассказал похожую историю, как силами усиленной разведроты под руководством и с участием офицеров СМЕРШа была проведена в Польше, в немецком фронтовом тылу, в 30 км за передовой, специальная операция по ликвидации отряда АК, в котором, по его мнению, также находились парашютисты, заброшенные «польским „лондонским“ правительством». Но на публикацию этого эпизода в своем интервью он не согласился.

— И правильно поступил. А то бы завтра поляки, по примеру литовцев, стали бы «наживать политический капитал» и забрасывать прокурорскими запросами с требованием «выдать на следствие». Есть многие моменты в деятельности разведгрупп, «запретные темы», о которых даже сейчас не стоит говорить…

Иногда такое творилось, что…

— Но, скажем, «акты мщения» отдельных солдат из наших передовых частей по отношению к немецкому гражданскому населению весной 1945 г. для вас являются «запретной темой»?

— Нет, почему же, я не собираюсь прикидываться ангелочком, как некоторые.

Я не буду говорить, что происходило в этом «аспекте» в стрелковых полках дивизии, могу рассказать только о своей роте. Немцев мы никогда не жалели, и гражданских в том числе… Творили мы, что хотели, и каяться в этом я не собираюсь. Это была справедливая расплата за их преступления, совершенные на нашей земле.

До Германии оставалось три километра, и к нам в разведроту приехал командир корпуса. Один из разведчиков его спросил: «А что с немцами делать можно?» Комкор оглянулся по сторонам и сказал: «Да все, что угодно!»… Первые 50 км мы прошли по немецкой земле, не сталкиваясь с гражданским населением. А потом началось…

Мы озверели от войны, доходило до того, что иногда, просто, со спокойной душой, забрасывали гранатами погреба и подвалы, в которых вместе с солдатами вермахта прятались и гражданские немцы. Было в нашей роте такое несколько раз… И цивильных могли под горячую руку пострелять… И я забрасывал гранатами, и убивал тоже…

Но зверями мы стали на войне только благодаря немцам. Они были «прекрасными учителями», и, убивая или насилуя, мы брали пример с них! Немцы ведь нас не только здорово воевать научили… Мы за три с лишним года насмотрелись на их дикие, изуверские, жестокие, бесчеловечные злодейства. Мы напрочь забыли такие фразы, как «рабочий класс Германии» или там «простой немецкий трудовой народ ждет избавления от гитлеризма»… Тем более у меня, как у еврея, не было к ним ни малейшей капли жалости. Только ненависть и желание убивать всех до последнего… Сказал, как было. Хотите, напечатайте… вам решать…

— Командование и политработники сразу пытались «обуздать мстительный порыв» передовых частей?

— Да. Вскоре был издан приказ о борьбе с насилием и мародерством, за это стали расстреливать на месте. Только войска заходили в очередной город, еще бой не затих, как сразу появлялись патрули «по борьбе», в каждом офицер и два автоматчика. Какой-нибудь солдатик тащит чемодан с барахлом, нарывается на такой патруль — так иногда могли сразу расстрелять на месте как «мародера». Порядок наводили железной рукой, но до нас, до разведчиков, эта «рука» добралась последней… Но и после этого приказа еще долго происходили дикие случаи. Пятнадцатого мая 1945 г. все бойцы нашей разведроты стали свидетелями одного трагического эпизода. Наша рота расположилась в доме на отшибе, прямо возле трассы. Два пьяных офицера из пехоты, капитан и старший лейтенант, пытались рядом с дорогой, в кювете, изнасиловать молодую немку, но она отбивалась, вырывалась и убегала, а офицеры, «пьяные в стельку», с трудом ее догоняли. Мы не вмешивались, только обсуждали между собой, получится у них или нет. И в это время на дорогу выехала колонна из нескольких легковых штабных машин и два «студера» с охраной. В одной из машин находился очень большой чин. Фамилию его я называть не буду, это был известный в армии человек. Если скажу фамилию, то нас с вами потом на пару сразу заклюют и слюной забрызгают и с воплями обвинят в желании опорочить честное имя одного из героев ВОВ. Лучше обойдемся без лишних уточнений. Колонна остановилась, немка как раз перебегала через дорогу, спасаясь от насильников. Этот начальник вышел, посмотрел, понял, в чем дело, и приказал повязать своей охране этих двух офицеров и подвести к нему. А ребята эти, офицеры, были настолько пьяны, что даже «лыка не вязали», и вряд ли они понимали, перед кем их сейчас поставили… Он лично расстрелял этих двоих из своего пистолета и приказал: «Зарыть, как бешеных собак!» Колонна поехала дальше, только одна машина, с порученцем или адъютантом (кем он там был?), осталась стоять на месте. Полковник-порученец прошел 15 шагов до расположения нашей роты и приказал нам взять лопаты и зарыть тела возле дороги, запретив даже забрать у убитых документы. Нам позволили только вытащить из кобур личное табельное оружие этих офицеров, которое тут же было передано порученцу. И полковник оставался рядом с нами, пока мы полностью не выполнили его приказ…

— Вы считаете подобные меры оправданными?

— Нет. Это было слишком жестоким наказанием. Но карательные органы в конце войны в Германии «работали на всю катушку». Просто вот пример «борьбы с дезертирами». Пошла в 1945 г. такая «мода»: солдаты дезертировали не в родные края, а самовольно оставались в каком-нибудь маленьком немецком или польском городке или селе, объявляли себя комендантами и «оттягивались по полной программе»: пьянство, женщины, жареное мясо, пуховые перины — до того момента, пока их особисты не хлопнут. Их, дезертиров, периодически вылавливали. У нас из уст в уста передавалась и муссировалась одна цифра, за достоверность которой я ручаться не могу. Говорили, что только по нашей 61-й армии за подобное дезертирство было расстреляно или осуждено трибуналами свыше 900 человек.

— Использование разведчиков роты в качестве простой пехоты как-то обсуждалось?

— Мы никогда чересчур пристрастно не обсуждали решения начальства, были обязаны выполнять приказ, даже если нам не хотелось идти на смерть из-за чьей-то спеси, желания выслужиться или тупости. Были моменты, когда приказ кинуть разведку в пехоту был сразу принят у нас с пониманием. Например, на Курской дуге.

Там просто уже некому было идти в бой. Такие были потери… Три дня наступления, и дивизия была полностью выбита. До сих пор стоит перед глазами картина, как нас отводили на переформировку. Сидим на поляне. Приказ: «32-й полк, по-ротно, становись!» И начинается построение. Поднимается какой-нибудь сержант: «Третья рота, становись!» К нему идут пять человек. Дальше встает лейтенант: «Вторая рота, выходи строиться!» К нему выходят семь бойцов. И когда мы видели такие дела, то злиться на комдива или на разведотдел дивизии, что не уберег нас и кинул в стрелковый бой на погибель, мы даже и думать не смели. Были моменты, что просто бросали в бой все, что было под рукой. В Белоруссии целые сутки пытались прорвать немецкую оборону в одном селе, расположенном на возвышенности, постоянно атаковали, но все бесполезно, немцы держались стойко. Это был не бой, а настоящее побоище, и разведроте тогда тоже очень сильно досталось. Но приказ был не двусмысленный — взять село любой ценой. Утром мы снова поднялись в атаку, а по нам не ведут огонь. Проясняется следующее. Немцы ночью ушли из села, наверное, выровняли линию фронта. Когда мы смотрели назад, на поле вчерашнего боя, и увидели, сколько народа здесь полегло, то самим жить не хотелось. Страшная картина… А через два часа получаем приказ: «Оставить село!» И зачем столько людей положили?