Э-э, нет, шалишь! Опять дурь всякая в голову лезет. Поэту-то, который Судьбу вопрошал, день грядущий как раз пулю и приготовил! Не надо нам таких подарков!

Пойду лучше завтракать.

* * *

Стол уже успели накрыть — длиннющий, места всем хватит! На белой кружевной скатерти: вазочки с джемом и домашним вареньем, печенье, булочки свежие, мед, оладьи, сахар колотый — к чаю. Эх, сейчас разгуляюсь! Есть хочется — спасу нет. И не солененького, как мне, вроде бы, положено — именно сладкого! Сладкое я с детства люблю, только в Кус-Кренделе сладостей днем с огнем не сыщешь; зато как сбежала с любимой родины — отвела душеньку!

До сих пор отвожу.

У стола хлопотала дородная тетка-стряпуха и еще одна прислужница. Расставляли чашки, блюдца, раскладывали ложечки. В саду, за деревьями, лениво продолжали беседу — похоже, муженек мой любимый с отцом Георгием. Точно, они. А вон и Друц самовар несет! Да куда ж все подевались-то?! Неудобно мне одной за стол садиться, без хозяев — а живот аж прямо сводит, даром что он у меня больше чемодана, загляденье! Ладно, пока никто не видит, я оладушек ухвачу. Горяченький. Теперь вареньица на него, малинового — и в рот… У-у-у, вкуснотища! Нет, еще только один возьму — и все, буду остальных ждать!

Друц устанавливает на столе дымящийся самовар. Замечает меня с набитым ртом, хитро подмигивает; оборачивается, чтобы позвать остальных — но тут за поворотом садовой дорожки слышится позвякивание бубенцов. Ровный перестук копыт, и из-за кустов выезжает пролетка. Рожа у сидящего на облучке извозчика изрядно помята, в бороде и в волосах — солома. Похоже, вчера лихача славно угостили; так, небось, и заснул в конюшне.

Умаялся.

— Бывайте, барышня! бывайте, вельможное панство! — машет рукой извозчик. — Пора мне! спасибочки, по гроб не забуду!..

Пока Друц помогал открыть ворота, пока закрывал их за пролеткой — все к столу собрались. Вот, сидит напротив князь Джандиери, в лазурно-голубом шлафроке, чай из чашечки потягивает: будто не чай, а коньяк тридцатилетний дегустировать изволят! Рядом — Княгиня, уже не такая бледная, как ночью: то ли от чая разрумянилась, то ли и вправду получше ей стало. Так и кажется, что вместо чашки в руке у нее — бокал с "Мадам Клико". Феденька мой — тот по старой привычке чай из блюдца пьет, с бараночкой маковой. Отчего-то подумалось: Феденька сейчас на купеческого сынка похож. Почему — на купеческого? Сама не знаю. Похож — и баста!

Интересно, а как я сама со стороны выгляжу?

Ой, лучше не думать!..

Князь с Княгиней переговариваются вполголоса; о чем, отсюда не слышно — за дальним концом стола сидят. Феденька на них посмотрел, перестал из блюдца сербать, тоже стал из чашки пить. Напротив Друц сахаром хрустит, ровно жеребец — привык вприкуску чай пить. Нет, я уж лучше по-барски, внакладку! Помню, в Кус-Кренделе все чаще вприглядку выходило…

А вот и отец Георгий. Я его поначалу и не приметила. Сразу видно: священник. Чай пьет — будто причащается!

Сидим мы вместе, одной семьей, завтракаем; в саду птички с ума сходят, щебечут, солнышко встает — тишь, да гладь, да Божья благодать! Все у нас хорошо, а будет — еще лучше; если, конечно, не вспоминать, что это — отсрочка. Не оставил нам Дух Закона времени, сила колдовская из нас прет наружу, выхода ищет. Почему? Ведь пауза должна быть! Княгиня говорила, и Феденьке Друц то же самое сказывал! Почему — опять нам по-иному?! Хоть бы передохнуть дали…

— Сдается мне, Александра Филатовна, что и этому причиной — «брудершафт». От него и беды ваши, и способности. Извините, если помешал.

Вот тебе и раз! Неужели я вслух думать начала?! Или это отец Георгий мысли читает?

— Вы, Александра Филатовна, с мужем вашим сколько лет в обучении были? Года четыре, не больше. Так?

— Так, — киваю. — Даже меньше.

— А другие — по восемь, десять, а то и все двенадцать лет крестниками ходят. Сами видите, насколько у вас быстрее дело складывается. Ну а «пауза» ваша и совсем краткой оказалась. Дня не прошло, как финты пробивать стали. Все он, «брудершафт», больше нечему…

— С кем это вы на брудершафт пить собрались, батюшка? С Александрой Филатовной? Доброе утро всем! Что ж это вы без меня завтракать сели?

Тамара!

В платье голубом, воздушном, нитка жемчуга на шее; глаза радостные, на пол-лица распахнулись; ветер налетел — взвились волосы облаком подсвеченным, нимбом клубящимся… ни дать ни взять, ангел в гости явился!

Неужто и вправду — выздоровела?! Друц, ром ты хитрый, что ж ты за шутку на старости лет учудил?..

— Доброе утро, Томочка! — князь первым успел, за всех ответил. — А мы думали: ты спишь еще, будить не хотели. Садись рядом. Чаю налить? С вареньем?

И вот уже Шалва Теймуразович вокруг дочери суетится, чаю ей наливает, варенья кладет, вазочку с печеньем ближе пододвигает; а сам нет-нет — да и скосится мимоходом; поверить в свое счастье не может! да я бы и сама, небось, не поверила…

За всем этим и вопрос Тамарин насчет «брудершафта» потерялся, а отец Георгий сразу смекнул — сидит, помалкивает, чаем да крендельком причащается.

— …а что это за книжка у тебя, Томочка?

Мне и самой любопытно стало. Глянула, благо княжна недалеко уселась, книжку на стол рядом положила.

Г-н Папюс. "Рождение мага".

Как же, знаю-с! Видела у отца Георгия. Даже полистала однажды. Муть всякая: заклинания-инвокации, значки-руны, символы-иероглифы… Плюс рассуждения неудобовразумительные. И комментарии, к которым еще столько же комментариев требуется, чтобы хоть что-то понять.

Муть, она и есть муть.

— Про магию, папа. ОН мне сказал: я теперь могу учиться. Теперь — могу. А у кого учиться — не сказал. Вот я и решила хотя бы книжку почитать…

— Кто — ОН, Томочка?

Голос у князя Джандиери по-прежнему ласковый, но лицо на глазах начинает твердеть, и сразу становится ясно, что это — уже совсем другой Джандиери. Господин полковник. Облавной жандарм. При исполнении. Даже страшно: никогда раньше не видела, чтоб у него лицо ТАК менялось!..

Ответить Тамара не успевает: со стороны заднего двора раздается оглушительный лай Трисмегиста. И не заливистый, радостный, когда пес своих встречает: раздельный, отрывистый, требовательный. Гав! Гав! Гав-гав! Ясно, как день: "Я! Его! Пой-мал!"

Кого?!

И князь на полуслове осекся. Он пса своего знает, как облупленного. Ишь, сразу:

— Прошу прощения, дамы и господа. Мне надо отлучиться.

Это он уже на бегу бросил. Ох, и горазд князь бегать, даром что в летах! Нет, была б я не в тягости, я б за ним поспела. А так мне бегать не с руки. И о ребенке (о двойне, если Духу верить?) вовремя вспомнила: не выйдет у рыбы-акульки сейчас по кустам гасать. Феденька меня — под руку, пошли мы с ним вслед за князем. Быстро, конечно, пошли, но не так, как хотелось бы. К месту самыми последними поспели.