Мы еще раз должны отметить, что не имеем источников, чтобы доподлинно судить о том, сам ли Кирилл принял такое решение, получил ли он на то прямые указания в Никее, или данный ход был заранее согласован с Даниилом Романовичем. Последнее исключить нельзя. Даниил был близким родственником Александра. Отец Александра Ярослав и Даниил были женаты на родных сестрах — дочерях Мстислава Удатного — Ростиславе (?) и Анне.

Вообще, у ученых уже давно возникло подозрение об авторстве Кирилла не только «Жизнеописания», но и определенном участии в составлении «Жития Александра Невского» в силу определенной стилистической близости этих памятников. Если это так, а к такому выводу мы можем склоняться не только в силу стилистической, но и идейной близости памятников, то перед нами встает величественный образ митрополита Кирилла, ставшего в годину тяжелейших испытаний для нашего Отечества рядом с Александром Невским, разделив ответственность и судьбу за нелегкий, но единственно верный исторический выбор.

Иной, трагически необратимый по своим духовным и, как следствие, политическим последствиям выбор был сделан князем Даниилом. Трагической развязкой его политических комбинаций, переходивших в метания, стала коронация венцом, присланным папой из Рима. Вместе с этим венцом, легшим на главу князя Рюриковича, на всю Галицко-Волынскую Русь ложилась темная завеса исторического провала в политическую и духовную бездну.

Мы начнем это повествование с небольшого отступления, для обзора политической панорамы того периода, панорамы сопредельных как с Галичем, так и с Новгородом земель. В эти годы происходят серьезные по своей судьбоносности события, которые предопределили историческую роль и место во всемирной истории маленького литовского племени. В 1246 г. князь Миндовг, впервые объединивший литовские племена в единое государственное образование, принимает православие. Но уже в 1252 г. крестится в «латинскую веру». Чуть позже князь возвращается в лоно языческой веры предков. Совпадение дат с началом путешествия будущего митрополита Киевского Кирилла в Никею и годом, непосредственно предшествовавшим принятию короны Даниилом Галицким, не может быть случайным. Для дальновидных политиков Европейского континента казалось окончательным падение православия и православной империи и торжество латинства и Рима в рамках общехристианской цивилизации. То, что открывалось видению святых, было и закрыто для дальновидных и расчетливых.

Свой вклад в налаживание взаимоотношений между никейским императором Иоанном III и папой Иннокентием IV внесла жена венгерского короля Белы IV Мария Ласкарина, сестра первой супруги Иоанна Ватаца Ирины. В этом свете становится понятной активное участие матери Даниила в деле его коронации, византийской царевны Евфросинии-Анны, чьи доводы сыграли важную роль в деле принятия Даниилом решения о принятии короны из рук папских легатов. «Галицко-Волынская княгиня, несомненно, должна была поддерживать отношения со своей родственницей в Венгрии (Мария Венгерская приходилась Евфросинии Галицкой двоюродной племянницей) и быть в курсе ее посреднических усилий в переговорах Никеи с Лионом и Римом».

Принятие Даниилом короны, конечно, означало не полное и безоговорочное подчинение Риму, но признание за папой роли верховного арбитра, в том числе в вопросах владельческих прав, что существенным образом суживало ареал суверенных прав европейских католических владетельных особ. Кроме того, для «Романовичей это неминуемо влекло за собой отказ от причитавшихся им по матери прав на “австрийское наследство” и прекращение борьбы за престол Бабенбергов, который, по замыслу папы, должен был достаться другим претендентам. Не случайно коронация Даниила совпадает по времени с отъездом из Австрии его сына Романа Даниловича и разрывом брака последнего с Гертрудой Бабенберг».

Политическое лавирование Даниила между Никеей и Римом не могло продолжаться долго. Судьба заставила Даниила делать важный политический выбор еще раз. «Отказ от унии с Римом Никейского императора в самое короткое время вызвал соответствующую реакцию Галицко-Волынских князей. Об этом можно заключить из письма к Даниилу Галицкому папы Александра IV, датированного 13 февраля 1257 г. Папа горько сетовал на то, что князь “духовные и мирские благодеяния церкви предал забвению и к милостям ее оказался совершенно неблагодарным”. Понтифик призывал Даниила к “повиновению” и “должной заботе” о Церкви и направлял к нему двух послов — епископов Оломоуцкого и Братиславского, которым поручал, наложив на князя церковное взыскание, вернуть его на “истинный путь”».

У нас нет оснований считать коронацию Даниила Галицкого свидетельством его полной переориентации на Запад и Римскую церковь и разрыв с православием. Его политический курс шел в фарватере курса Никейской империи и вместе с ним делал крутые повороты, которые не могли, конечно, исправить или отменить тот непреложный факт, что в угоду политическому моменту никейские императоры и галицкий князь шли на серьезные компромиссы в делах веры там, где святой князь Александр Невский проявил адамантову непреклонность, что и привело в тому политическому результату, который явился следствием этой твердости, что потомки Александра правили величайшей империей в человеческой истории, а потомки Даниила, никейских императоров, народы их земель оказались в вековом порабощении у поляков и турок.

Кстати говоря, у Даниила вскоре после коронации появилась возможность понять всю тщету своего замысла опереться в политическом и военном противостоянии Орде на папский престол. Во-первых, к 1252 г. наметился папско-ордынский союз. Во-вторых, в 1255 году папа Александр IV разрешил литовскому королю Миндовгу, принявшему за четыре года до того католичество, воевать Галицко-Волынскую землю. Папа и Даниил поняли, что коронация не привела к желаемому результату. Даниил не начал католизации своего княжения, а папы не собирались вступать в конфликт с могущественными монголами.

Подводя итог сказанному, мы можем еще раз проследить те этапы становления идеи преемственности по отношению к Константинополю, которая ярко заявила о себе в русских княжествах в самом начале XIII века, заложив прочный идеологический фундамент и определив в общем и целом абрис идеи Москвы как Третьего Рима, и оценить роль в становлении этой идеологии как духовного вектора исторического развития Руси князей Мономахова дома и великих князей XIII столетия, бывших современниками и сподвижниками — доблестного Даниила Галицкого и святого Александра Невского.

Еще раз обратим внимание на тот факт, что «наряду с не типичными для Рюриковичей “византийскими” именами Галицко-Волынских князей культурно политическое наследие Романа Мстиславича проявляется также в усвоении некоторых атрибутов и символов императорской власти, что в целом не было свойственно правителям домонгольской Руси. Это, прежде всего, использование двуглавого византийского орла, известного по описаниям памятников монументальной скульптуры и сведениям о территориальных символах Галицко-Волынской Руси. Принадлежность двуглавого орла к местной геральдике Галиции и Волыни в XV–XVI вв. подтверждается многочисленными сообщениями немецких и польских письменных источников, а также данными сфрагистики. Начиная с XII в. изображения двуглавого орла становятся неотъемлемым атрибутом власти и занимают важное место в одежде и убранстве сановников высших рангов Византийской империи. Своими цветами и силуэтами орлы в изображениях и описаниях гербов Червонной Руси и Перемышльской земли XV–XVI вв. весьма близки и почти повторяют подобные византийские изображения палеологовского времени… В описании внешнего облика Галицко-Волынских князей, в частности Даниила Галицкого, приведенном в летописи, привлекают внимание характерные атрибуты царского достоинства, которых не имели другие русские князья. Речь идет о небывалом случае ношения “греческого оловира”, из которого было сшито парадное платье князя Даниила. Этим специальным термином в Византии обозначался “истинный”, или “царский”, пурпур. Носить одежду из тканей, окрашенных в оловир, по законам империи имели право только императоры и их ближайшие родственники. Ткани из оловира, которые считались главным атрибутом царской крови, нельзя было свободно продавать или вывозит в другие страны. Парадная одежда из греческого оловира могла появиться у Даниила только благодаря его матери, византийской царевне Евфросинии. Внешние атрибуты царского достоинства соответствуют царскому титулу Галицко-Волынских князей. Применение тиутлов царь и самодержец, а также производных от них эпитетов к князьям Галицко-Волынской Руси на протяжении всего XIII в. засвидетельствовано многочисленными письменными источниками. Напротив того, интерес к царскому титулу со стороны правителей других русских земель уходит в прошлое; в русских источниках XIII — первой половины XIV в. царский титул применяется преимущественно к великим монгольским ханам и ханам Золотой Орды. Черты византийского императора отчетливо проступают в политической деятельности Романа Мстиславича и его потомков. Это прежде всего сказывается в попытках расширить собственные властные полномочия согласно представлениям о власти басилевска, в претензиях на инвеституру епископов, в выборе средств ведения политической борьбы… Под влиянием византийской доктрины божественного происхождения царской власти придворный летописец трактует выступления против Даниила неверных ему бояр и простых галичан как духовное преступление, последовательно именуя противников князя “безбожными”. Сам же Даниил, наоборот, старательно изображается правителем, наделенным истинными царскими добродетелями: христианским смирением и великодушным умением прощать злейших врагов. Начиная с Романа Мстиславича Галицко-Волынские князья постоянно заботились о сакрализации собственной власти путем сосредоточения в своих руках высокочтимых христианских реликвий. Подобную политику на протяжении многих веков проводили византийские императоры, собравшие в Константинополе почти все известные реликвии христианского Востока. После разграбления византийской столицы крестоносцами в 1204 г. у многих европейских монархов возникла идея “переноса империи” (translation imperii) посредством приобретения и перенесения в свои столицы константинопольских реликвий. Многие столетия эту практику продолжали впоследствии московские великие князья и цари. Захват Константинополя крестоносцами нашел отражение в произведениях древнерусской литературы и искусства, в частности в “Повести о взятии Царьграда фрягами”. Наиболее вероятным автором этого произведения, древнейшая редакция которого дошла до нас в составе Новгородской Первой летописи старшего извода, следует считать новгородского боярина Добрыню Ядрейковича (впоследствии архиепископ Антоний). Тесно связанный с Галицко-Волынским князем Романом Мстиславичем, Добрыня по его поручению несколько лет провел в Константинополе и был свидетелем разгрома византийской столицы латинянами в апреле 1204 г.».