— Знаю я этих бывших священников, — подлила масла в огонь Чеккина. — Нет больше религии. Нет больше порядка на свете.

Задребезжал звонок рядом с буфетом и зажглась лампочка, обозначающая комнату синьорины Джузеппины. Мария быстро поднялась и вышла из кухни, в то время как слуги, оживленные предстоящей свадьбой адвоката, продолжали бурно ее обсуждать.

— У меня есть две вещи, — сказала при виде ее больная, — одна для тебя, а другая для Пациенцы.

— Для меня? — удивилась экономка.

— Правильнее сказать, для твоего сына, — Джузеппина протянула ей блестящую монету. — Это золотой маренго[10]. Возьми для твоего малыша. Немного, конечно, но на что-нибудь ему пригодится.

— Но мне неудобно… — попыталась было отказаться Мария. Она рассказывала Джузеппине свою историю с Немезио, и та знала о ней почти все.

— Ты должна думать о своем будущем, — напомнила она Марии. — У тебя впереди еще целая жизнь. Все может случиться. Это у меня впереди ничего нет.

— Ну о чем вы говорите, — мягко укорила ее Мария.

— У тебя доброе сердце, — вздохнула Джузеппина. — И муж твой человек искренний. Он, как цыган, соткан из ветра. А ты миланка, ты дочь земли. На мгновение ветер приласкал землю, и земля почувствовала себя счастливой. Но ветер улетел далеко — у ветра нет цели. А земля остается там, где питает свои корни.

— Благодарю вас, — сказала Мария, кладя в карман золотую монету. Она была для нее скорее талисманом, залогом привязанности, чем денежной единицей.

— А это, — снова начала больная, протягивая ей небольшой сверток, перевязанный золоченым шпагатом, — это мой свадебный подарок для Пациенцы. Отнеси его на виа Безана, прежде чем он уедет в Неаполь.

— Через час он его получит, — уверила Мария, поворачиваясь, чтобы уйти.

— Нет, не уходи пока, — сказала Джузеппина. — Посиди еще минутку со мной. — Ее руки, теперь свободные, беспокойно теребили простыню. — Знаешь, он хороший парень, этот Пациенца. Всю жизнь был такой рассудительный. А теперь в тридцать лет точно сошел с ума.

— Мне он тоже кажется хорошим человеком, — ограничилась замечанием Мария, которая обычно, не зная сути дела, не поддакивала никому.

— Это вне сомнения, — согласилась Джузеппина. — Но я себя спрашиваю, возможно ли, чтобы такой серьезный и положительный человек, как он… Даже если он имел несчастье родиться на Сицилии, — проявила она неистребимый дух сепаратизма, свойственный всем миланцам, — а потом переехал к нам, говорит на нашем языке, у него наши привычки и в то же время собирается жениться на какой-то особе, которую зовут Роза Эспозито. На театральной актрисе, неаполитанке. Была бы хоть Элеонорой Дузе, а то актриса на вторых ролях, которую в хорошем доме без него и не приняли бы.

— Но если они любят друг друга, — заметила Мария примирительным тоном. Ведь и сама она вышла за такого же чужака из Модены, как эта Роза из Неаполя, и к тому же бывшего циркача.

— Бедный Пациенца, — вздохнула Джузеппина. — Помоги ему Бог. Вчера, когда он пришел навестить меня, у него на глазах были слезы. Знаешь, что я сказала ему? Я ему сказала: «Ты уверен, что делаешь разумный шаг? Ты вырос на моих глазах. Ты хороший парень. А какие партии ты мог бы иметь в Милане»! А он: «Увидишь, Джузеппина, она тебе понравится. Она добрая, моя Роза». Потом, когда он ушел, мой брат сказал, что если она по нраву ему, то должна понравиться и нам. Однако я знаю Чезаре — он в этом не уверен.

— А может, они все-таки будут счастливы, — высказала предположение Мария. — Адвокат Миммо Скалья богат, а когда есть деньги, многое устраивается само собой. — Ей самой эта свадьба, которая так заботила Джузеппину, представлялась сказкой о балерине и принце. И, увы, эта сказка была совсем не похожа на ту, героиней которой она стала сама, — сказку о недоучившейся модистке и легкомысленном циркаче.

— Ты, верно, думаешь о муже? — удивила ее своей проницательностью Джузеппина.

— Да, — призналась грустно она.

— Ты вышла замуж за бродягу, и он остался бы бродягой даже с деньгами. Ты все равно была бы несчастлива с ним.

— Теперь, — стряхнув с себя грусть и задумчивость, сказала Мария, — об этом уже бесполезно жалеть. Надо думать о будущем.

— Вот это другой разговор. Послушай, Мария, — доверительно сказала ей Джузеппина, приподнявшись немного на кровати. — После венчания Пациенца с женой поедут в свадебное путешествие в Америку. Он воспользуется медовым месяцем, чтобы выполнить там кое-какие поручения моего брата. Когда они вернутся, меня уже может не быть.

— Ну о чем вы думаете? — возмутилась Мария, говоря это с улыбкой, чтобы ободрить ее и отвлечь от тяжелых мыслей. — Вам в последнее время стало получше.

— Не знаю, не знаю. Но если я все-таки окажусь права и мой брат пригласит молодоженов на обед, посмотри, чтобы все было как следует. Ты должна заменить меня. Ты ведь знаешь теперь все о доме, о наших привычках, о привычках синьора Чезаре. — В первый раз она назвала его так.

— Но вам сейчас гораздо лучше, — продолжала настаивать Мария. — А с наступлением лета дела пойдут на поправку. Вы будете сами принимать гостей. Я же только экономка в доме Больдрани.

— Тебе придется заменить меня, — настаивала больная. — У тебя есть все задатки для этого. Ты хорошей породы.

В ту же ночь Джузеппина умерла. Утром Мария нашла ее с закрытыми глазами, лежащей, опершись на подушки, с таким спокойным выражением лица, словно ото сна она незаметно перешла в вечность. Ее похоронили на кладбище Караваджо в семейной усыпальнице, не уступающей своим великолепием семейной капелле графов Казати.

— И ты собираешься просветить меня? — бросил Чезаре, охлаждая пыл своего собеседника.

— Просто нам есть чему поучиться у них, — сказал Пациенца, который вернулся из Америки ярым энтузиастом менеджмента. Он достал из коробки американскую сигарету с резким ароматом и закурил, с удовольствием затянувшись ею.

— Слишком вонючая, — отозвался Чезаре о ней, берясь за свои любимые македонии с золоченым мундштуком. — Эти сигареты годятся только для самих американцев. Как и разговоры о тонкостях менеджмента. — Он сидел, как всегда, за своим красивым письменным столом в кожаном кресле, но на нем был нарядный синий костюм и, что поразительно, с легкомысленным цветочком в петлице.

— Мы не промышленники в американском, английском или немецком смысле этого слова, — продолжил свою мысль Больдрани. — Мы производители. Кто-то выпускает обувь, кто-то ткани, кто-то пушки, кто-то сыры. Мы производим дома. Покупаем земли, продаем земли. Если я начну сейчас искать лучшие материалы, которых, вполне вероятно, и не найду, если увлекусь прогрессивными технологиями, — я пропал. Если, прежде чем купить землю, я буду ждать анализа моей строительной программы, мне лучше сразу закрывать лавочку. Потому что нет у нас, ни к черту, надежных материалов, потому что по прогрессивным технологиям придется строить себе в убыток.