А вот я нынче буду ужинать со взрослыми, и у нас там будет музыка!»

Посмаковав это ощущение еще буквально одну секунду, Милена помчалась вниз по лестнице, стуча каблуками, как веялка на току.

Сенной рынок представлял из себя старую площадь, окруженную домами преимущественно восемнадцатого века. Древняя кирпичная кладка уже местами проседала, не вполне ровными были забеленные окна, но старинные строения по-прежнему гордо являли себя миру. Посреди площади, за чугунной оградой, находился еще один сад. Среди толстенных стволов под сенью старых деревьев в нем обитала живность. Паслись привязанные к колышкам овцы и козы, выщипывая траву по кругу, что придавало ей ухоженный вид. По центру под покатой крышей из резиновых листов возвышалось достаточно большое сооружение, сплошь из тюков сена.

Милена отыскала дом номер 40. На двери лежал медный молоток в форме дельфина, которым надлежало стучать по таким же медным волнам. На стук дверь почти сразу же открыла Роуз Элла (наверное, специально дожидалась в парадном). Милену опять расцеловали в обе щеки и сказали, как рады ее видеть. По обеим сторонам парадного рядком тянулись мелкие медные пушечки.

— Из них раньше специально давали салюты, — пояснила Роуз.

По стенам, так же в ряд, висели старые желтеющие картины. Кто именно на них изображен, Роуз толком не знала. Милена приостановилась взглянуть на лица. Портреты были частично отчищены, и лица степенно взирали с вытертых участков пыльных полотен, словно изображенные на них люди сами расчистили себе прогалины, через которые можно смотреть. В углу стоял старый стул с резной спинкой в виде арфы, часть деревянных струн которой была сломана. Старый щербатый паркет был устлан большим ковром — уже порядком выцветшим и повторяющим неровный рельеф пола. Преданным сторожем застыла у стены большая фарфоровая собака с отломанным кончиком носа.

— Как здесь чудесно! — не сдержала восхищения Милена. — И столько всяких вещей…

— Только тихо, — заговорщическим тоном сказала Роуз. — Мы специально тянем с их реставрацией, чтобы они оставались у нас.

— Правда? — растерянно прошептала Милена. Вот уж действительно, в мире надо держать ухо востро.

— Да ладно тебе! — засмеялась Роуз. — Пойдем покажу, где мы живем. — И побежала вверх по гулко стучащей, не покрытой ковром лестнице. Милена устремилась следом, стуча подметками-колодками. С верхнего этажа кто-то на них прикрикнул: дескать, тише.

На площадке лестничного пролета стояли старинные телевизоры со скрученными жгутами проводов; тут же, рядом с проводами, красовались разрисованные статуэтки Будд, а рядом бюст Бенджамина Бриттена. Еще один старый стул с подлокотниками, две ножки у которого заменены протезами из бамбука, а обивка вышаркана не меньше, чем у ковра внизу. Спинка и подлокотники у стула были с обивкой, что придавало ему сходство с пиджаком.

Семья Роуз жила в просторной комнате (бывшем будуаре), большие окна которой выходили на площадь, смотревшейся из-за неровностей стекла как-то текуче, будто сквозь марево зноя. Подоконник венчали деревянные канделябры и графины с водой, у которых на горлышки были надеты стаканы — видимо, чтобы не попадала пыль. На стенах — портреты, фотографии канувших в небытие монархов, а также французские гравюры с горными и сельскими пейзажами (на одной надпись “Le Calme”). Здесь вошедших, встав с полированного кресла красного дерева, встретила сестра Роуз, Морин (снова поцелуи в обе щеки). Ножки у стола были выполнены в виде обнаженных женщин, отчего Милена невольно зарделась. На столе в вазоне стоял искусственный букет пластмассовых тигровых лилий. Морин сама насыщала их цветом.

— Прелесть этих цветов в том, что они никогда не вянут, — сказала она. — Всегда такие яркие.

Мысль об этом вызвала у Милены немой восторг. Действительно, толстые восковые лепестки в красную, оранжевую и черную крапинку смотрелись восхитительно натурально. В углу стояла печка весьма экзотического вида, и из-за нее в комнате было, пожалуй, жарковато, но зато Роуз смогла заварить всем по чашке чая из стоящего на ней чайника.

Вбежал какой-то мальчик, спросил, где Джонни.

— Да где-то там, на площади, — махнула рукой Роуз, и мальчик снова убежал. Со стопкой книг вошел отец Роуз. Таких крупных, рослых мужчин Милена раньше и не встречала. Лицо у него было достаточно жестким, если не сказать жестоким: тонкий сжатый рот, длинный нос со следами перелома, черная борода и гладко зачесанные назад волосы. Тем не менее голос у него оказался неожиданно высоким и приятным.

— А чья нынче очередь? Мамина? — спросил он.

Он выяснял, чья нынче очередь готовить, — в надежде, что не его.

— Да мамина, мамина, — успокоила его дочка.

— Ох как славно, — повеселел он и посмотрел на Милену. — Дочь мне сказала, что ты увлекаешься книгами. Милости прошу, пойдем, полюбуешься моими!

Протянув волосатую лапищу, он взял Милену за руку и повел вниз по лестнице, опять загромыхавшей под ее деревянными башмаками.

— Ну и копыта у тебя, мертвого разбудят! — весело заметил он. — Так, здесь осторожней.

Они нырнули в затемненный коридор: в задней части дома окон не было. Отец Роуз зажег свечу, выхватившую из темноты целую стену книжных полок.

— Глянь-ка, полюбуйся на них, моих красоток. В вирусах из них не значится ни одна. Ни одна!

То была стена неизвестных книг. Они вновь предстали перед внутренним взором Милены Вспоминающей — ясно, как наяву:

«До Скотленд-Ярда»

«В рамке», Дик Фрэнсис

«Нерожденный король», Джулиан Мэй

«Дикие сказки», Джордж Берроу

«Мир пауков», Колин Уилсон

Книги были старые — в кожаных, матерчатых, реже в выцветших бумажных переплетах.

«Нанвеллская симфония» С. Аспинала Огладендера, издательство «Хогарт-пресс» — с цветным небом над высотными зданиями.

«В ногу с бесконечностью» Трина — золотистое тиснение по синей сафьяновой обложке.

— Как же Консенсус мог про них забыть? — растерянно спросила Милена.

Отец Роуз Эллы пожал атлетическими плечами.

— Их время прошло. Хотя когда-то их любили и запоем читали. Но потом на их месте проросли другие книги, новые. Так же и у людей. Далеко не всем суждено оставить по себе долгую память. Вот и с книгами то же самое. На-ка, взгляни. — Он снял с полки какую-то книгу — ледериновая обложка порвана, набивка торчит, как клочья ваты из дивана, — и раскрыл перед Миленой. Взгляд упал на черно-белую фотографию, местами ретушированную карандашом. На ней женщина в белой ночной рубашке изумленно смотрела на другую женщину, в одеянии из листьев. Фотографии окаймлялись затейливыми завитками, а витиеватая надпись гласила: «Сцены из “Питера Пэна”, очарования для детей».

Страница сменяла страницу, картинка картинку. Вот туманные пейзажи с сельскими домиками и розовыми беседками; вот танцующие женщины в оборчатых льняных платьях, кокетливо приоткрывающих одетые в чулки лодыжки. И всюду островки света и тени.