Под нажимом Кона сценарий показали Рою Брюэру, председателю голливудского профсоюза работников сцены и личному другу Джо Райана, лидера Международного профсоюза портовых рабочих. Вскоре после этого Брюэр проинформировал Кона, что он попросил Федеральное бюро расследований (ФБР) прочитать сценарий фильма «Крюк». А в этом ведомстве труд Миллера с ходу классифицировали как произведение, призывающее к совершению преступных деяний и носящее в опасной степени антиамериканский (а быть может, даже подрывной) характер, причем в период, когда война в Корее настоятельно требовала решения проблемы транспортировки живой силы и вооружений с использованием морских путей. Брюэр указал также, что если сценарий Миллера не будет изменен так, чтобы доминирующей темой в нем стали негодяи коммунисты и выступающие против них хорошие парни антикоммунисты, в любом кинотеатре, который получит прокатную копию картины «Крюк», профсоюз приостановит работу своих киномехаников, обслуживающих проекционную аппаратуру. В данном вопросе сам Брюэр по существу оказался более «антиамериканским», нежели сценарист, поскольку он энергично боролся против свободы слова, гарантированной американской Конституцией. Миллер предпочел забрать свой сценарий обратно, нежели выполнять столь абсурдные требования[178], и это явственное проявление профессиональной честности и принципиальности немедленно вызвало у Мэрилин восхищение.

Многие часто обращали внимание на симпатию актрисы к более слабым. Она невероятно сочувствовала увечным детям-инвалидам, из-за которых, как мы уже знаем, перечеркнула планы специалистов по рекламе в ходе кампании по популяризации одного фильма при проведении турне по стране, и неоднократно причиняла трудности другим лицам, заставляя остановить машину, чтобы, к примеру, позаботиться о поранившемся или заблудившемся домашнем животном. Зрелище бездомного пьяницы на бульваре Голливуд, кратенькая заметка о чернокожем актере, которому запретили войти в театр или в ресторан, ситуация людей, живших как бы за бортом общества (вроде ее матери), — все это доводило Мэрилин едва ли не до плача и порождало немедленную бурную реакцию, сопровождавшуюся конкретной, иногда и финансовой, помощью. Сейчас Артур Миллер показался ей защитником страждущих и заброшенных людей, которыми никто не интересовался и которых никто не поддерживал, — и благодаря этому он завоевал ее уважение. На этой почве вскоре пустило свои корни семя любви, но до того, чтобы это чувство полностью выросло и расцвело, предстояло прождать еще целых пять лет.

В момент их знакомства Мэрилин было двадцать пять, Артуру — на десять лет больше. Он родился в 1915 году в Гарлеме и вместе с семьей — его отец был портным — пережил на своей шкуре все невзгоды великого кризиса. После окончания средней школы и работы в универмаге он стал посещать занятия в университете штата Мичиган, где получил премию за написание нескольких драматургических произведений. Когда Миллер впервые встретил Мэрилин, то был женат на Мэри Грейс Слэттери, которую полюбил во время совместной учебы в колледже, и имел двоих детей. Его профессиональные достижения включали пьесу, которая провалилась на Бродвее («Человек, которому так везло»), удачный роман об антисемитизме («Фокус»), а затем пришли слава и премии за две пьесы: «Все мои сыновья» (1947) и «Смерть коммивояжера» (1948). Наряду с Теннесси Уильямсом и Юджином О'Нилом Миллер считался одним из крупнейших драматических талантов Америки. С очками на носу, высокий и худощавый, он был несмелым человеком, словно бы не доверяющим собственным силам и возможностям; его поведение выглядело немного неестественным и было типичным для интеллектуала. Однако начиная с сороковых годов Миллер перестал ограничивать свои интересы исключительно книгами: уделяя внимание определенным общественным и семейным вопросам, он являл собой тип человека активного и охотно пребывал на свежем воздухе. Артур любил заниматься спортом, работать в саду и что-то мастерить гораздо в большей мере, нежели разговаривать на темы всяких эстетических теорий; подобное умствование пришло к драматургу лишь позже, когда окружение стало ожидать от него именно этого.

На протяжении многих недель после их первой встречи с актрисой Миллер — после того, как Казан и Мэрилин Монро проводили наедине романтические минуты и часы, — часто присоединялся к ним во время совместных визитов к писателям и композиторам. Втроем они перелистывали книги, переходя от одного букиниста к другому, или же отправлялись на пикник к побережью по дороге, извивавшейся среди каньонов. Артур ощущал, что «воздух вокруг нее был наэлектризован» и что людей, пребывавших в обществе Мэрилин, трогает «не только ее красота, но и ее сиротство — девушке буквально было некуда и не к кому пойти». Он навсегда запомнил выражение испуга, рисовавшееся на лице Мэрилин в процессе чтения, словно бы она опасалась, что пробелы в ее образовании непременно должны вызывать у окружающих иронические насмешки. Миллер чувствовал также, что их начало связывать «нечто таинственное... словно нить взаимопонимания». Не желая довести дело до супружеской измены, он принял решение как можно быстрее уехать из Лос-Анджелеса.

По прошествии многих лет стиль прозы Артура Миллера становился цветистым и чуть ли не пламенным, едва ему доводилось вспомнить свою первую встречу с Мэрилин Монро. В 1951 году артистка выглядела как сплошная боль, и я знал, что должен скрыться от нее или же утратить ощущение границы сознания... В моей робости она заметила некоторый шанс безопасности для себя, своего рода спасение от той одинокой, неспокойной и пустой жизни, которую ей создали. В момент расставания [на летном поле аэропорта] я поцеловал ее в щеку, а она от удивления глубоко втянула в себя воздух. Я почему-то начал смеяться и говорить, что она явно перегибает и преувеличивает, пока оттенок серьезности на дне ее глаз не породил во мне бурных угрызений совести... Я был обязан сбежать от ее детской ненасытности... но ее запах продолжал пребывать на моих ладонях... Тайна этого общения пронзила меня насквозь с силой едва ли не радиоактивного излучения, и я радовался этому ощущению как верному доказательству того, что скоро снова стану писать... [Мэрилин] завладела моим воображением и дала мне ту силу, которая не поддается пониманию, но позволяет приблизиться к тому, чтобы овладеть умением разогнать непроницаемую тьму.

Характерно, что Наташа приводит более романтическую версию тех же самых событий. «Она влюбилась в него, а он — в нее, и тут нет места каким-либо сомнениям». По словам Наташи, «в тот год они не были вместе в постели, но она возбужденно говорила мне, что встретила такого мужчину, которого могла бы любить до конца дней своих». Что касается Артура, то он признавался: «Если бы я остался, то мне пришлось бы сделать это ради нее. Но я не хотел такого развития событий. Поэтому я просто сел в самолет и улетел. Но она наверняка разрушила весь сложившийся во мне внутренний порядок».