Знаменитейший “Заповедник!”… Ужасное поведение автора, отъезд в Америку – от полной безнадежности – жены и дочки. “Наши”. Ради красного словца автор, в полном соответствии с пословицей, не пощадил не только отца, но и всю родню. “Филиал” – отомстил литературной братии и главному врагу, мучившему его всю жизнь, – Асе. Каждый шедевр оставил рану в сердце, и оно болело все сильней».

То есть мягко, осторожно, но подтверждаются все обидные звания и эпитеты злобствующих против Рассказчика врагов и обиженных героев: пьяница, ничего святого, врун, пасквилянт, сплетник, клеветник, поддонок, мерзавец, моральный урод…

Уже заканчивая книгу, Попов написал: «О Довлатове написана уже масса исследований, в том числе и научных, и, заканчивая книгу, я с ужасом думаю о том, какую длинную придется составлять библиографию. Но нет, читал я не все…» Да чего там темнить? Из всего текста понятно, что автор прочитал лишь книгу Людмилы Штерн, воспоминания Аси Пекуровской, записки Тамары Зибуновой, да еще о многом до ссоры с ним ему рассказала Елена Довлатова. И каждая из этих женщин была, скажем так, немного обижена на Сергея, а то и не немного, и хоть время лечит раны, но шрамы от них остаются. Поэтому на фоне всех в результате, как это ни странно, самым отрицательным выходит главный герой книги. Пардон, не главный, ведь главный – это Валерий Попов, второй главный, но не такой идеальный и благородный, как Попов, это Довлатов.

Финал ЖЗЛ-ской книги таков: «Мир Довлатова рушится! Мало ему сомнений в своих рассказах – выходит, что и как человек он – дерьмо? Причем все свои подлости он, оказывается, ловко маскирует, успешно использует! Этот “итог” карьеры ему трудно принять спокойно. Утонули все “киты”, на которых прежде стояла его жизнь, – и выходит, что и ему самому впору топиться!»

Наверное, мы всегда, рассуждая о других, судим по себе. Я, например, анализируя жизнь Довлатова, вижу человека, влюбленного в свою профессию. Он всецело отдавался литературе, но очень долгое время, почти до смерти, его никто не воспринимал в качестве глубокого и тонкого прозаика, настоящего мастера короткой прозы. Он полагал, с годами стал искренне верить в то, что неудачниками рождаются, и ничего с этим не поделаешь, что это врожденный порок человека, как, например, косоглазие или горб. Он так долго и упорно трудился, почти столько же, сколько его обходил успех, а товарищи и коллеги если ценили его дар, то невысоко, на уровне раннего Чехонте или Аверченко, ну, в лучшем случае, на уровне Зощенко или Куприна. Ему казалось, он не хуже признанных классиков, но постепенно, стал верить авторитетным корифеем, и уже сам принижал свою значимость.

Этот огромного роста человек, сильный с виду, а если судить по книгам, всегда сохранявший ироничное отношение и к себе, и к другим, и к жизни вообще, так вот, он всегда был не уверен в себе. Он не позволял себе самоуверенного взгляда на свою роль в истории литературы. Никогда не доходил до самодовольства! Мягко и нежно, или строго и зло, серьезно или в шутку критикуя других, он в первую очередь подвергал такой критике себя, свою жизнь и свое творчество!

Я всегда говорил, что настоящий творец постоянно находится между верой в себя и неуверенностью в своих силах. Вечно то шепчет себе «я – гений», то глохнет от крика внутреннего голоса «я – бездарность». Это хорошо для творчества, хотя и утомительно для самого творца. Но ничего не поделаешь. Он подвержен то мании величия, то комплексам неполноценности! Так и живет, разрываемый между двумя диагнозами. Даже одного из них хватило бы, чтобы свести человека с ума, а тут такая вечная борьба.

Тут поневоле возненавидишь себя. Начнешь уставать морально от такой внутренней борьбы, от постоянных сомнений и частых перемен в настроении. Он не был столь уравновешен. Он был впечатлителен и раним. Фраза «обидеть Довлатова легко, понять – сложно» была им придумана не случайно. Он надеялся быть понят читателями. Внимательными читателями.

А годы брали свое! К сорока годам он ничего не добился! Не добился и десятой доли того, о чем мечтал. Ни дома, ни семьи, ни денег, ни славы, ни родины… И никакой уже веры в то, что когда-то это случиться…

И не говорите мне, что он сам во всем виноват! Довлатов имел смелость сам обрушивать на себя подобное обвинение. И часто именно себя-то и корил. Винил себя подчас даже тогда, когда любой на его месте поступил бы так же. Этот аргумент в глазах Сергея Довлатова не играл роли. К себе, в первую очередь к себе, он предъявлял высокие требования. Я даже конкретные примеры мог бы привести. Например, если заметите, подтрунивая, иронизируя над всеми, а над собой еще и безжалостно, он ни об одной близкой женщине не написал грязно или оскорбительно. Даже не скрывая незаживающей обиды на Тасю, в которой, естественно, отобразил первую свою большую любовь Асю Пекуровскую, он полностью признавал ее превосходство над ним. Описывая свою влюбленность в нее, он и читателя влюблял в эту взбалмошную, самовлюбленную, непредсказуемую красавицу. Он, даже иронизируя, очаровывал нас этим ее необыкновенным «образом». Я читал книгу воспоминаний Пекуровской. Она, может, и писала чистую правду о них (в чем я, уж простите, сомневаюсь), и о нем, и о себе, но она тут же безвозвратно потеряла всю прелесть демонической богини, потеряла очарование прелестной умницы, и оказалась, точнее, показалась обыкновенной претенциозной и обиженной стервой. А как не влюбиться в тихую и немногословную Лену с ее – вот парадокс! – притягательной невозмутимостью и холодным восприятием происходящего хаоса, устроенного мужем? Как не оценить того, сколько она пережила, будучи женой человека, для которого в жизни самое главное это ЛИТЕРАТУРА. О Томе Зибуновой он вообще почти ничего не написал, поскольку, наверное, чувствовал, что и перед ней виноват. Как мужчина. Но тогда его увлекала иная страсть – быть писателем, а не мужем, отцом… Да что тут объяснять? Он никогда ни одну женщину не очернил, а если и обижался на кого-то из них, то спешил обесценить даже право на такую свою обиду по отношению к тем, кого он всегда, по его признаниям, был недостоин. Был недостоин их в принципе, поскольку любовь к слову, любовь к литературе всегда одерживала победу в нем над любовью к женщине, и он готов был пожертвовать ради писательства всем и порой жертвовал бездумно и напрасно, но всегда признавал за собой этот грех и честно исповедовался. А