— Понял.

Мы подъезжали к дому Декстера.

Садовник отворил нам калитку; он, как видно, получил приказания относительно моего приезда.

— Мистрис Валерия? — спросил он.

— Да.

— И ваш друг?

— Да.

— Пожалуйте наверх. Вы знаете расположение дома.

Проходя через прихожую, я остановилась и, заметив в руках Бенджамина его любимую трость, сказала:

— Зачем вам брать с собой палку, не лучше ли оставить ее здесь?

— Палка моя может быть мне полезна наверху, — резко возразил Бенджамин. — Я не забыл случая в библиотеке.

Не время было спорить с ним. Я стала подниматься по лестнице.

Достигнув верхней площадки, я вздрогнула, услышав какой-то странный вопль, раздававшийся в соседней комнате. В этом вопле выражалось страдание, и он повторился два раза, прежде чем мы вошли в круглую комнату. Я первая подошла к внутренней комнате и увидела разностороннего Мизеримуса Декстера еще с новой стороны.

Несчастная Ариель стояла перед столом, на котором было блюдо с маленькими пирожками. Кисти ее рук были крепко обвязаны веревками, свободные концы которых, длиною в несколько ярдов, держал Декстер. «Попробуй еще раз, красавица, — говорил он в то время, как я стояла в дверях, — возьми пирожок». При этом приказании Ариель покорно протягивала руки к блюду. Едва они успевали коснуться пирожка, как он с силой дергал веревку. Эта дьявольская жестокость до того возмутила меня, что я готова была вырвать у Бенджамина палку и сломать ее об Декстера. Ариель молча, по-спартански, переносила пытку. Она первая увидела меня, стиснула зубы, покраснела от боли, но сдержалась и даже не застонала.

— Бросьте веревку! — закричала я в негодовании. — Отпустите ее, мистер Декстер, или я сейчас же оставлю этот дом.

При звуке моего голоса он вскрикнул от радости, глаза его устремились на меня с бешеным восторгом.

— Пожалуйте! Пожалуйте! — воскликнул он. — Полюбуйтесь, чем я занимаюсь в безумные минуты ожидания, как убиваю время в разлуке с вами. Пожалуйте! Я в самом скверном, самом злом расположении духа сегодня, а виной тому нетерпеливое ожидание увидеть вас, мистрис Валерия. Когда я бываю в таком настроении, мне непременно нужно мучить кого-нибудь. И вот я мучил Ариель! Посмотрите на нее. Она еще ничего не ела сегодня и настолько неловка, что никак не может схватить пирожок. Ее нечего жалеть, у нее нет нервов, и я не делал ей больно.

— У Ариели нет нервов, — сказало несчастное создание, сердясь на меня за вмешательство в ее и господина дело, — и ей вовсе не больно.

Я слышала, как Бенджамин размахивал своей тросточкой позади меня.

— Бросьте веревку, — повторила я в сердцах, — или я сию же минуту уйду от вас.

Нежные нервы Декстера затрепетали от моего гнева.

— Какой дивный голос! — воскликнул он и бросил веревку. — Возьми пирожок, — прибавил он повелительным тоном, обращаясь к Ариели.

Она прошла мимо меня с веревками на руках и блюдом пирожков в руках. Недоверчиво кивнув мне головой, она с гордостью повторила:

— У Ариели нет нервов, ей не больно.

— Вы видите, — сказал Мизеримус Декстер, — я не причинил ей никакого вреда и бросил веревку, как только вы приказали. Так не будьте же суровы со мной после вашего долгого отсутствия, мистрис Валерия.

Он замолчал, Бенджамин, молча стоявший в дверях, привлек его внимание.

— Кто это? — поинтересовался он, направляя свое кресло к дверям. — Ах, знаю! — воскликнул он прежде, чем я успела ответить. — Это благодетельный человек, прибежище страждущих. Вы изменились к худшему с тех пор, как я видел вас, сударь. Вы приняли совершенно другой облик, вы олицетворяете карающее правосудие. Это ваш новый покровитель, мистрис Валерия, понимаю! — И, низко кланяясь Бенджамину, он иронически сказал: — Ваш покорнейший слуга, господин карающее правосудие! Я заслужил это и покоряюсь. Я постараюсь сделать вашу должность синекурою[11]. Эта леди — свет моей жизни. Уличите меня в неуважении к ней, если это вам удастся. — Он отодвинулся от Бенджамина, который слушал его с презрительным молчанием, и направился в мою сторону. — Вашу ручку, свет моей жизни, — сказал он своим мягким тоном, — вашу ручку в доказательство того, что вы меня простили. Позвольте поцеловать один раз, только один раз, — прибавил он умоляющим голосом.

Я подала ему руку, он почтительно поцеловал ее один раз и опустил с тяжелым вздохом.

— Ах, бедный Декстер, — прибавил он, с чистосердечным эгоизмом жалея себя, — горячее твое сердце изнывает в одиночестве, издевается над твоим уродством. Грустно, грустно! Бедный Декстер! — Потом, взглянув на Бенджамина, он продолжал ироническим тоном: — Какая прекрасная погода, сударь! Особенно после таких продолжительных дождей. Не угодно ли вам чего-нибудь? Присядьте, пожалуйста. Карающему правосудию, если оно не больше вас, приличнее всего сидеть на стуле.

— А обезьяне приличнее всего сидеть в клетке, — отрезал Бенджамин, взбешенный насмешливым замечанием насчет его небольшого роста.

Тирада эта не произвела никакого воздействия на Декстера, он как будто не слыхал ее. В нем снова произошла перемена, он стал задумчив, тих, глаза его остановились на мне с грустным выражением. Я села в первое попавшееся кресло и сделала Бенджамину знак, который он тотчас же понял. Он разместился позади Декстера так, что мог постоянно видеть меня. Ариель молча пожирала пирожки, сидя на скамейке у ног своего господина, и глядела на него, как верная собака. Наступило минутное молчание, и я только теперь могла хорошенько рассмотреть Декстера.

Меня не столько удивила, сколько испугала перемена, происшедшая в нем со времени нашего последнего свидания. Письмо мистера Плеймора не подготовило меня к такой резкой перемене.

Лицо его как бы сузилось, осунулось и сделалось как будто меньше, нежная мягкость взгляда исчезла, в глазах появились красные кровяные жилки, взгляд стал жалобный и бессмысленный. Его сильные руки казались истощенными и дрожали, лежа на одеяле. Бледность его лица, может быть, еще более подчеркнутая черной бархатной курткой, имела зеленоватый болезненный оттенок. Морщины у глаз сделались глубже. Голова утопала в плечах, когда он откидывался на спинку кресла. Казалось, не месяцы, а годы пронеслись над ним за время моего отсутствия в Англии. Вспомнив медицинское свидетельство, которое показывал мне мистер Плеймор, и твердое убеждение доктора, что сохранение рассудка Декстера зависит от состояния его здоровья и нервов, я почувствовала, что разумно поступила (если только можно рассчитывать на успех), поспешив из Испании. Зная то, что я знала, и опасаясь того, чего я опасалась, я ясно видела, что близок конец. Я почувствовала, случайно встретившись с ним глазами, что передо мною погибший человек.