Мы редко осмеливались выходить на улицу после всего того, что услышали. Тем не менее в тот же самый день, когда уехали французы, мне пришлось выйти из дому, потому что пришла мать одного молодого человека по фамилии Михайлов – единственного ее сына – и стала умолять меня отправиться в одежде медсестры во дворец и попросить пощадить его жизнь, потому что он был арестован. Она упала на колени, умоляя меня, и я, конечно, не могла ей отказать. Я один раз попробовала, но безуспешно, а потом вместе с другой сестрой сумела добраться до дворца, где сама увидела наводящие ужас груды трупов, лежавших там десятками. Среди них я узнала тело одного старого генерала по фамилии Рыдзевский, которому было восемьдесят шесть лет. Рассказывали, что он пытался спрятаться в Свято-Никольском монастыре, но его обнаружили и протащили по улицам за ноги – это похоже на правду, потому что голова трупа была совершенно разбита.

Я увидела печально известную правую руку Муравьева – матроса Ремнева, который был еще хуже, чем его хозяин, и обладал страшной властью над большевистской толпой, которая его боялась. Пальцы его были сплошь усеяны украденными кольцами, и в одной руке он обычно носил хлыст, а в другой часто держал золотую табакерку. У него было лицо настоящего бандита. Я спросила его о гражданине Михайлове. Он показал мне на следующую комнату и грубым хриплым голосом сказал пойти туда. Там сидела какая-то девушка и писала на столе, на котором лежали какие-то грязные бумаги. Я спросила ее о моем протеже, но она лишь устало заглянула в грязный список и произнесла: «Михайлов… Михайлов? Поищите его в парке», имея в виду, что он расстрелян.

Я поспешила прочь из этого дворца ужасов туда, где стояла мать, ожидая меня за воротами. Я не смогла рассказать ей того, что произошло, опасаясь ее непредсказуемого поведения, ведь последствия для всех нас могли быть самыми худшими. Я попыталась убедить ее, что для ее сына будет сделано все, что можно.

Перед уходом из дворца я разглядела в одной из комнат среди группы пленников господина Евреинова, брата фрейлины великой княгини Ксении, которая сейчас находилась в Лондоне. Господин Евреинов был одним из руководителей сети складов Красного Креста в Киеве. Там также был господин Шульгин, редактор одной из ведущих газет в Киеве, – тот самый, кто вместе с несколькими другими лицами осмелился обратиться к императору с предложением отречься от престола. С ними, как и со всеми пленниками, обращались как с животными – заставляли сидеть день за днем на голом полу, не давали стульев или кроватей.

Лишь тогда, когда мы вернулись в город, я рискнула рассказать бедной матери правду, и она сразу же бросилась назад, в надежде отыскать тело своего сына. «Почему же вы, княгиня, не сказали мне раньше? – воскликнула она. – Я бы сказала этим убийцам, что я о них думаю!» И я поняла, что правильно сделала, не сказав ей об этом сразу.

Мы узнали, что некоторые из наших друзей находятся взаперти в театре уже около десяти дней, где их держат под замком в ложах без каких-либо удобств. Единственное снисхождение, которое они получили, в том, что они могут получать еду от друзей, оставшихся на свободе. Среди заключенных были знаменитые генералы Драгомиров и Половцев. Заключенных ежедневно забирали на расстрел. Когда до генералов, как они полагали, дошла очередь, они попросили, чтобы их отвели к Ремневу на допрос. Рассказывают, что стоявший рядом большевик дал им понять, что согласен. Так как охрана их не знала и считала просто богатыми торговцами, генералов отпустили. Они немедленно бежали и, к счастью, не возвращались домой до тех пор, пока большевики не оставили город.

Пока у власти были украинцы, мы обменяли все свои деньги на только что выпущенные украинские ассигнации, напечатанные на столь плохой бумаге, что она рвалась при первой же возможности. Когда в город вошли большевики, эта украинская валюта потеряла всякую ценность, поэтому нам пришлось обменять ее в Национальном банке на русские деньги. То есть мы хотели поменять их, но в очередях на холоде весь день стояли толпы народа, жаждущие получить свои вклады. Потом выяснилось, что украинцы перед отступлением забрали все деньги. В итоге банк начал выдавать квитанции с обещанием выплатить деньги через неделю или десять дней. Поскольку эти деньги были нужны бедному люду на еду, можно себе представить, какие это влекло за собой трудности. К счастью, у нас нашлись добрые друзья, одолжившие нам денег.

Продовольствия в городе становилось все меньше, пока, наконец, большевики не сформировали Временное правительство, в котором министром финансов был восемнадцатилетний мальчишка. В практику был введен выкуп, и за нашего старого домовладельца Гинзбурга запросили 500 000 рублей. Большевики грозили протащить его по городу, привязав к лошадям, и он был вынужден дать письменное обещание уплатить сумму в течение трех дней.

Как-то днем зазвонил телефон, что происходило очень редко, потому что мы старались разговаривать по телефону как можно реже. Портной моего мужа сообщил мне, что есть новость: украинцы и австрийцы недалеко от города и будут в Киеве, возможно, через два-три дня, чтобы спасти нас. Большевики правили здесь около двух недель и за это время убили более 3000 человек, в большинстве своем из лучших семей и во многих случаях – самым зверским образом. Последние дни их власти не поддаются описанию. Они не позволяли даже хоронить их жертв.

В связи с этим я забыла упомянуть один поразительный случай, происшедший на раннем этапе их правления в Киеве. Они устроили самую пышную церемонию похорон тех, кто был убит украинцами. Событие было отмечено с огромной помпой. В основном были заказаны красные гробы, но для Пятакова, человека из добропорядочной семьи, ставшего большевиком и поднявшегося до уровня руководителя, был сделан гроб из сплошного серебра. Процессия была очень длинной, и в ней не было позволено участвовать ни одному из священников. Пели «Марсельезу» и «Интернационал». Улицы, по которым двигалась процессия, были пусты, потому что никто из жителей не осмелился появиться, опасаясь испытать на себе гнев толпы. А в это время тела самих жертв большевиков валялись сотнями там, где пали.

Тела погибших большевиков были похоронены в дворцовом парке, но недостаточно глубоко, так что весной гробы были отчетливо видны, а запах был таким омерзительным, что пришлось засыпать эти могилы негашеной известью.

В конце периода оккупации австрийцы, с которыми, как стало ясно, пришли и германские войска, заявили большевикам, что, если те немедленно не оставят город, он будет подвергнут артиллерийскому обстрелу. В итоге новоиспеченное большевистское Временное правительство обратилось в бегство. Босяки вместе с заключенными, выпущенными из тюрем после взятия города, принялись громить винные склады по всему Киеву. Здесь и там по улицам бродили, как сумасшедшие, пьяные бандиты. Что же теперь будет? Мы собрали всех жильцов для того, чтобы обсудить положение и решить, как защитить наши квартиры от озверевшей толпы. Было решено запереть большую переднюю дверь и ворота и забаррикадировать их бревнами. Для круглосуточной охраны мы наняли тридцать шесть бывших офицеров. Достать оружие было нетрудно, потому что большевики перед уходом по дешевке продавали все подряд.

За два дня до отступления большевиков нас в полночь разбудил наш верный Жозеф и взволнованным голосом сообщил, что ворвались большевики и застрелили двоих охранников, бывших в это время на посту. Я вышла и увидела нашего часового, лежавшего в луже крови. Разрывная пуля попала ему в живот. Он ужасно страдал, и ничем нельзя было ему помочь, кроме перевязки, до тех пор, пока смерть не избавила его от мучений. Похоже, нападавшие убежали туда, откуда появились. Однако другой подошедший охранник сообщил, что они возвращаются.