неощутимых гостей, обходившийся очень дёшево, поскольку обеды оказывались ненужными, а спальни лишними.

Но Хивохити, не допускавший присутствия этих божественных великолепий, вмешивался в формирование своего собственного уюта. Проводя каждое своё утро в чрезвычайно энергичных беседах, он трижды непринуждённо откидывался на кушетке, поедая прекрасный пудинг из подорожника и льющееся из калабаса астрономически старое вино, попутно изливая душу своим гостям. И действительно, вид их собеседника, таким образом наслаждающегося собой во плоти, в то время как они сами голодали в эфире, должно быть, был чрезвычайно вызывающ для этих аристократических эфирных незнакомцев.

Сообщалось, кроме того, что Хивохити, будучи одним из самых надменных Понтификов, преднамеренно рассматривал своих ангельских гостей столь высокомерно в попытке убедить их, что если жители земли, как подлунные относительно небес жители, по сути, простые провинциалы, то он (Хивохити) считается добрейшим из всех серафимов, в том числе и под тропиком Козерога или в любое другое время года. Хивохити был склонен снижать их надменные претензии.

Кроме того, разве он не считался великим богом на земле? Высшим? Имевшим власть над жизнью и смертью? И опыт смещения королей? И жил в причудливом государстве совершенно один, на самом прекрасном острове Марди? Хотя здесь стоит сказать, что его декларации о светском превосходстве нередко отличались особым вмешательством в светские проблемы соседних монархов, кто был слишком склонен силой оружия привести доводы против его требований власти; однако в теории они поклонились ему. И теперь к генеалогии Хивохити: одна тысяча восемьсот сорок семь Хивохити, как предполагалось, прошли перед ним. Он происходил по прямой линии от божественного Хивохити Первого, первоначально получившего в дар империю мужских душ и первый корявый посох. Происхождение нынешнего Понтифика было неоспоримо, его достоинство передавалось только через наследников мужского пола, и вся процессия Первосвященников являлась плодом последовательных браков между единоутробными братом и сестрой. Союз считался кровосмесительным в некоторых землях, но здесь оказался единственным пригодным каналом для чистоты передачи высокого ранга.

Помимо добавления к наследственному названию Хивохити, которое просто обозначало священническую нумерацию Понтификов и слишком редко использовалось в текущей беседе, они нарекались отличительным именем, наделённым при рождении. И важнейшее значение этой традиции выводилось из того факта, что во время всей жизни Понтифика произнесение его имени было запрещено в обычном использовании. Отчего при каждом новом восшествии на архиепископский престол случалось, что множество слов и фраз или по существу изменялось, или полностью пропускалось. Посему язык Мараммы постоянно менялся и полностью превратился в жаргон, и птицы в рощах были очень озадачены, не зная, в чём состоит достоинство звуков, настолько несвязных. И в полной мере это имело место во всех языках, на которых говорят повсюду на Архипелаге; птицы поражались человечеству, а человечество – птицам, удивляясь, как они могли всё время петь, тогда как обо всех людях было известно обратное: невозможность проведения интеллектуальной беседы. И, несмотря на то, что тысячи лет люди и птицы вместе жили в Марди, они остались совершенно не осведомлёнными о тайнах друг друга; островитяне рассматривали птиц как бессмысленных певцов, навсегда пребывающих в облаках, а птицы людей – как визгливых журавлей, лишённых крыльев и стремления к полёту.

Помимо других многочисленных удивительных полномочий, относящихся к Понтификам как духовным властелинам, им была приписана одна особая привилегия светской природы: это исцеление от прикосновения и укусов голодных акул, роящихся повсюду в лагуне. С ними они, как предполагалось, состояли в самых дружеских отношениях; в соответствии с общественным мнением дружелюбно купались с ними в море, разрешая им тереть свои носы об их священнические бёдра; игриво брали их руки в пасти, утыканные рядами зубов.

Церемонию рукоположения Понтифика не считали законченной до погрузки на его баржу и если Первосвященника не приветствовали три приблизившихся акулы с открытыми пастями, плывущие возле его каноэ.

Эти монстры обожествлялись в Марамме и имели там свои алтари; убийство акулы считалось более тяжким грехом, чем убийство человека. «И что с того, что они забирают человеческие жизни? – говорили островитяне. – Разве они не священны?»

Было рассказано множество и более замечательных сведений о Хивохити; и, хотя любой из нас не мог не сомневаться относительно законности многих прерогатив, приписанных ему, было, однако, трудно поступить иначе, нежели выразить Понтифику то глубокое уважение, какое все отдают тем, кто бесспорно обладает возможностью влияния на человеческую жизнь по своему желанию.

Глава V

Они посещают великого Мораи

Вот так, за рассказами, Мохи скоро привёл нас почти к Великому Мораи, месту погребения Понтификов и загородной резиденции для некоторых идолов, там обитающих.

Наш путь теперь шёл через русло мелкого ручья; Мохи проследил, чтобы наши ноги промывались при каждом шаге, так как пыльная земля могла бы осквернить святилище Мораи, поскольку обычная почва считалась презренней священной земли.

Тут и там покрытые тростником поваленные деревья были оставлены вдоль русла, приспособленные для паломников, которые в эти священные воды, выходящие из источника в Мораи, окунали предметы своей одежды, чтобы воды могли даровать им долгую жизнь. Однако, как Мохи уверял нас, иногда происходило так, что множество слабых стариков, рьяно надевших своё мокрое одеяние, немедленно после облачения сокрушал ревматизм; и случалось, что они падали мёртвыми в своём старании прожить подольше.

Придя в Мораи, мы сочли нужным спрятаться за скалой, и в то время, пока отдыхали, Мохи деловито и, несомненно, по-ребячески занялся сбором гальки. Её, однако, к нашему немалому удивлению, он решил использовать, непочтительно бросая во все объекты, на которые он желал обратить внимание. Таким способом он указал на голову чёрного борова, свисающую с ветви. Целых двадцать часовых стояло на посту в соседних деревьях.

Далее мы подошли к пригорку из сухого песка, покоившемуся на глинистой почве. Обладающий неким секретом, оберегающим достоинство, этот песок был давным-давно принесён с отдалённой земли на могилы Понтификов, которые здесь, ряд за рядом, все вместе, родители и сыновья, мирно покоились в могильном братстве. Мохи заявил, что по открытым могилам можно будет восстановить всю линию Первосвященников. «Но воскрешение костей отложим на потом», – сказал Баббаланья, оказавшийся костистым в своих намёках на покойных.

Пройдя дальше, мы оказались у ряда рунических камней, вся поверхность которых была испещрена иероглифическими надписями, размещёнными вокруг эллиптического отверстия, оказавшегося священным источником Мораи, ясным, как кристалл, и имевшим в своих водах два ряда острых, подобных клыкам, камней, – так называемый Рот Оро; о нём сообщалось, что если какая-либо светская рука будет погружена в источник, то прямо на ней эти каменные челюсти и сомкнутся.

Затем мы подошли к большому изваянию из тёмного камня, представлявшему большого человека с непропорционально большой головой и животом, вогнутым и открытым для осмотра, в котором находились священные кости. Перед этим зрелищем мы остановились. Было или нет целью Мохи сделать нас туристами, потрясёнными его подробными описаниями, но его открытия были очень неприятны. В определённые сезоны идолу, который являлся эпикурейцем относительно жертв и не принимал никакой обычной платы, предлагали людей. Чтобы уберечь его пищеварение, все окольные маршруты в утробу были исключены: жертвы упаковывались в собственные желудки.

Близко к этому так называемому изваянию Долимы возвышалось уединённое лесное дерево, безлистное и мёртвое в сердцевине. Но с его ветвей свисали многочисленные корзины, наполненные дынями, виноградом и гуавами. И ежедневно эти корзины обновлялись.

Когда мы остановились здесь, мимо прошла голодная фигура в рваном одеянии: впалые щёки и ввалившиеся глаза. Задумчиво следил этот человек за подношениями, но отступил, зная, что было кощунством касаться их. Ведь они должны были разлагаться во имя бога Аннаны, как называл Мохи это мёртвое дерево.

Пока мы проходили по Мораи, слушая старого летописца, раскрывавшего тайны места, то внезапно увидели Пани