Валентин Борисович. Не-ет, деточка, настоящая глупость — увлечься десятиклассницей. М-да, юная девушка в постели стареющего мужчины — это дорогостоящая иллюзия вечной молодости.

Она. Женатого мужчины! А супружеская измена — большой грех. Вот вас Господь-то и наказал.

Валентин Борисович. Да, уж Господь с твоей мамой постарались. И моя благоверная тоже добавила. Меня вышвырнули из школы, выгнали из семьи, исключили из партии, даже срок дали. И за что — за совращение несовершеннолетней. А разве я тебя совращал? Ты же сама этого хотела!

Она. Не знаю… Не помню… Исчезните, пожалуйста!

Валентин Борисович. Ага, деточка, тебе стыдно! Ведь одно твое слово тогда на суде могло меня спасти. Но ты промолчала. И я стал изгоем, как Спиноза. Однако непредсказуемая История иногда объявляет мизер — и последние становятся первыми. Началась, спасибо Горби, перестройка. Меня реабилитировали, подняли, я стал президентом Фонда жертв тоталитаризма.

Она. Да, вас часто теперь по телевизору показывают. Вы, кстати, неплохо сохранились. Вам ведь сейчас?..

Валентин Борисович. Возраст мужчины определятся не годами, а количеством молодых женщин.

Она. Как это?

Валентин Борисович. Чем старше становишься, тем больше вокруг молодых женщин. Приходится подтягиваться. А ты просто прелестна!

Она. Лучше, чем в десятом классе?

Валентин Борисович. О, это некорректное сравнение! Тогда ты была весенний цветок, едва уловивший первый луч великого солнца любви. Какие у тебя были глаза — огромные, наивные и жаждущие! Я шел на урок и давал себе слово не смотреть на тебя. Но едва входил в класс… О, как ты умела слушать!

Она. Вы говорили. Я слушала. На этом бы нам и остановиться. Но я была дурой! Влюбленной дурой…

Валентин Борисович. Не дурой, а нежным женским эмбриончиком. Теперь ты прекрасная дама, полная тайного опыта. Красивая женщина, как ювелирная драгоценность: остается только гадать, в каких руках побывала и какие преступления ради нее совершены!

Она (подходит и кладет ему руки на плечи). Да, говорить вы всегда умели, могли осчастливить женщину одними словами.

Валентин Борисович (с грустью). Теперь, увы, наверное, только словами…

Она. А помните, как я приходила к вам домой и мы вместо занятий смотрели по видику «Эммануэль»?

Валентин Борисович. Что-о?! Это неправда! Вот опять, как тогда, на суде. Не «вместо»! Сначала ты отвечала домашнее задание, и если отвечала правильно, тогда я включал видеомагнитофон.

Она. Вы были хоро-ошим методистом. Самые опасные сцены смотреть мне не разрешали, приказывали отвернуться. Говорили, сначала, деточка, поступи в институт!

Валентин Борисович. Значит, помнишь, не забыла. А как чудовищно с тех пор преобразился мир! Двадцать лет назад у меня был единственный видеомагнитофон на весь наш огромный дом. А теперь? Везде, в каждой каморке, как раньше керосинка. Двадцать лет назад я, интеллигентный жизнелюб, старался оградить доверившуюся мне юницу от сомнительных сцен и постепенно подвести девственное тельце к головокружительным тайнам пола. Ты хоть раз слышала от меня это отвратительное слово «секс»?

Она. Нет, не слышала. Только видела…

Валентин Борисович. …Я хотел, чтобы ты стала женщиной так же, как куколка превращается в бабочку. Естественно, без шоковой, извините, терапии. А теперь? Какая естественность, какая постепенность!? Невозможно включить телевизор: на экране с утра до вечера все совокупляются: люди, звери, насекомые, пришельцы. Попарно, коллективно. Нет, не за это я боролся с тоталитаризмом. Просто хочется снять трубку и позвонить в КГБ!

Она. А откуда, кстати, у вас взялся видик? Тогда ни у кого еще не было.

Валентин Борисович. Жена привезла. Она служила во Внешторге и часто ездила за границу. Иногда надолго.

Она. А мне вы говорили, что совершенно одиноки.

Валентин Борисович. Я тебе не лгал, деточка. Никогда! Что такое, в сущности, брак? Парное одиночество.

Она. Да-а, я умела слушать. Верила любому вашему вранью! Вдруг входит ваша жена с чемоданами, с подарками. А мы голые. И все рухнуло, я даже не успела научиться говорить вам «ты». (Усмехается.) Без шоковой терапии… Как это было страшно и унизительно! Длинный коридор. Бесконечный. И меня ведут на экспертизу. Под конвоем. Слева мама, справа завуч Элеонора.

Валентин Борисович. Элеонора Генриховна. Лютая дама! Она меня возненавидела за то, что я ей отказал.

Она. …Потом — дверь, я упираюсь, а Элеонора шипит: «Не бойся! Ноги ты уже раздвигать умеешь!» А гинеколог — мужчина! Понимаете, молодой мужчина? У меня с того дня внутри все словно заиндевело.

Валентин Борисович. О, это совковое варварство! Как же я его ненавижу! Прости меня, деточка, прости! Мне тоже пришлось несладко. На химии. Но я ни о чем не жалею.

Она. А я так хотела замуж за вас!

Валентин Борисович. Ты? Но твоя мать сказала…

Она. …Я мечтала, как мы поженимся. Вы станете стареньким, немощным, а у меня будет еще много сил и здоровья, чтобы ухаживать за вами. Правда, глупо?

Валентин Борисович. Дай я тебя, деточка, поцелую!

Она (уклоняясь). Но если бы моя жизнь сложилась по-другому, я бы никогда не встретила Сашу.

Валентин Борисович. Вот это, деточка, и беспокоит. Мне кажется, он не совсем тот мужчина, который тебе нужен.

Она. Почему же?

Валентин Борисович. Он кто по профессии?

Она. Актер.

Валентин Борисович. Известный?

Она. Н-не очень.

Валентин Борисович. Вот видишь! Это неизвестным солдатом быть почетно, а неизвестным актером — стыдно.

Она. Ему предложили совершенно звездную роль в сериале.

Валентин Борисович. Какую же?

Она. Командира «морских котиков». Он обязательно прославится!

Валентин Борисович. Не дай Бог! Ты что, собираешься замуж за бронзовый памятник с пищеварительным трактом? Лесть и кормление — вот твое будущее.

Она. А что это вы так озаботились моим будущим?

Валентин Борисович. Странный вопрос. Я беспокоюсь о тебе.

Она. С чего бы это?

Валентин Борисович. Как тебе объяснить… Знаешь, у меня был друг — инженер. Он изобрел оригинальную турбину. Ее установили в Сибири на электростанции.

Она. Какую еще турбину? Я-то тут при чем?