Потом Тынянов напишет Шкловскому: «В одном ты не прав — что Венька говорил моим голосом. Мы возимся друг с другом, у нас дело до себя и другого, а ему до нас дела нет. Он, кажется, решил вопросы, и у него материал — мы — лежим на столе. А у нас с тобой этот самый материал пахнет мясом, и ещё поджаренным, и ещё своим».

Каверин писал в «Скандалисте…» про московского писателя и журналиста Некрылова.

Вот в чём было дело в этом романе:

Всё начинается с того, что профессор Степан Степанович Ложкин, который занимается средневековыми ересями, задумывается о смысле своей жизни. Его сослуживцы, такие же, как он, поборники академической науки, ругают новаторов-формалистов.

Среди стаи академических учёных есть белая ворона. Это тридцатитрёхлетний Борис Драгоманов — автор непонятных им теорий жизни языка (в частности, прямо на лекции перед студентами он неожиданно «отрекается» от теории общеиндоевропейского праязыка и провозглашает, что развитие происходит от «начального множества языков к языку единому»). Он переводчик и, похоже, наркоман.

Затем в романе появляются новые персонажи — старичок Халдей Халдеевич, сотрудник одного из ленинградских издательств (вскоре выяснится, что он родной брат профессора Ложкина, давным-давно с ним поссорившийся); студент Института восточных языков Ногин (в некоторых изданиях — Нагин) и Кирилл Кекчеев, бывший курьер, резко поднявшийся по служебной лестнице.

И вот, наконец, на московском поезде в роман въезжает Виктор Некрылов — «писатель, скандалист, филолог». Как мы видим, у Шкловского сохранилось даже имя.

Шкловский-Некрылов приезжает как бы с ревизией — посмотреть, как и чем живут его друзья-формалисты. Походя он ведёт переговоры с издателями и ухаживает за художницей Верочкой Барабановой.

Впрочем, Некрылов обижает её, а сам отправляется на литературный вечер, где ленинградские формалисты выказывают ему знаки всяческого внимания.

Студент Ногин меж тем сам влюблён в Верочку Барабанову и от горя уходит в запой.

Профессор Ложкин, которого не довели до добра размышления о собственной жизни, сбривает бороду и тайком, бросив всё, бежит из города.

Некрылов стремительно и бестолково вступает в связь с женой одного из друзей.

Но это только звено в цепочке совершенных от отчаяния поступков. Некрылова-Шкловского ленинградские формалисты не понимают, следовать его призывам не хотят. Автор романа спустя полвека комментировал это так:

«Одна из глав „Скандалиста“ точно передаёт действительное положение дел. В честь приезда Некрылова его бывшие ученики устраивают вечеринку. Делая вид, что всё в порядке, они поют гимн молодых формалистов…

Мы были ещё „Formalituri“, но Виктор уже не был Цезарем, во имя которого стоило умирать.

Вся сцена не только не выдумана, но написана по живым следам».

Тогда Некрылов решает вернуться в Москву, но обнаруживает, что Верочка собирается выйти замуж за карьериста Кекчеева. Он обещает увезти её из-под венца.

Ногин становится свидетелем романов Верочки, но он очарован Некрыловым так же, как молодой Каверин — Шкловским.

Наконец Некрылов устраивает драку с Кекчеевым прямо в издательстве и доводит Кекчеева до состояния животного ужаса. Тот отказывается от Верочки.

Шкловский тут не просто буян, это ожидаемый буян и острослов. Лидия Гинзбург писала:

«Есть люди, которые полагают, что Шкловский забавен, и обижаются, когда он на вечерах и заседаниях недостаточно забавно их забавляет. Между тем он ничуть не забавен. Это человек с тяжёлым нравом, печальный и вспыльчивый.

— Он удивительно человечный человек, — говорила N., — он способен серьёзно интересоваться, ем ли я в достаточном количестве масло, хотя он никогда меня не любил.

В Москве бывали вечера, когда я шла к В. Б. согреваться разговорами о Вяземском и Матвее Комарове. Я думала о Матвее Комарове и о том, как соблазнительна деликатность человека, известного буйством всей России. Это бывало соблазнительно до поползновений попросить у него денег взаймы или сказать ему о том, что холодно жить. Впрочем, эти поползновения никогда не осуществлялись».

Профессор Ложкин в это время едет в провинциальный город к гимназическому другу доктору Нейгаузу, но, поняв, что подлинного бегства не получилось, возвращается в Ленинград. Там начинается наводнение, и вымокшего профессора спасает Халдей Халдеевич. Братья мирятся, и их четвертьвековая ссора завершается.

Ложкин спешит домой, но заболевшая в его отсутствие жена уже умирает.

Ложкин возвращается к своей прежней работе.

А вместо ожидаемого Драгоманова появляется студент Леман. Драгоманов опаздывает на доклад в Институте восточных языков, а потом оказывается, что и вовсе туда не придёт. Сумасшедший студент Леман зачитывает доклад Драгоманова «О рационализации речевого пространства». В докладе предлагается «разбить человеческую речь на группы по профессиональным и социальным признакам» и «между группами провести строгие границы, нарушение которых следует облагать соответствующим штрафом». Постепенно все понимают, что это изощрённое издевательство. Лингвистический доклад читается унылым монотонным голосом, и скандал разражается не сразу.

Наконец, Леман произносит, читая по тексту Драгоманова:

«В заключение — покорнейшая просьба ко всем присутствующим здесь действительным членам, научным сотрудникам и аспирантам. В 1917 году у меня… (Стало быть, у профессора Драгоманова, — добавил в скобках Леман.) — пропала рукопись под названием „О психофизических особенностях говора профессоров и преподавателей Петербургского, Петроградского и впоследствии Ленинградского университета“ размером в восемь печатных листов, напечатанная на печатной машинке „Адлер“. А также пропала и сама печатная машинка „Адлер“. Нашедших или знающих что-либо о местопребывании машинки просят доставить о ней сведения за приличное вознаграждение».

Эта картина впечатляюща — монотонное чтение при нарастающем возмущении зала.

Вот, кстати, цитата из мемуаров Осипа Пржецлавского[73] «Калейдоскоп воспоминаний Ципринуса», собственно и писавшего под псевдонимом Ципринус: