я не уверена, а подслушанные реплики совсем не проясняют ситуацию. Еще одно серьезное испытание для моего ума представляют термины tempo, brio, appassionata и coloratura[355] в приложении к живописи.

Незнакомый джентльмен заводит со мной разговор, но брезгливо его прекращает, как только я упоминаю Адама и Еву. Почему-то у меня остается впечатление, что на самом деле картина изображает Сафо с острова Лесбос[356].

(Вопрос: Кто такая Сафо и что это за остров?)

Эмма приводит какую-то недовольную даму с рыжими волосами, сообщает ей, что я натуральная деревенская мышка[357] (чем вызывает во мне ярость), и добавляет, что мы должны поладить, поскольку у нас у обеих комплекс неполноценности. Мы с рыжей смотрим друг на друга с ненавистью и расстаемся как можно скорее, успев кратко обменяться несколькими репликами насчет «Адама и Евы», которые, по мнению рыжей, как-то связаны с девяностыми и с «Желтой книгой»[358].

Предпринимаю несколько бесплодных попыток узнать, есть ли тут хозяин или хозяйка, и если да, то как он или она выглядит. Потом столь же безуспешно ищу стул. Наконец решаю, что раз мне тут не нравится и все это начинает меня безмерно утомлять, то можно и уйти. Эмма меня отговаривает (мы обе знаем, что для виду), и я, справедливо не обращая на нее внимания, направляюсь к выходу. Но тут Эмма окончательно выводит меня из душевного равновесия вопросом, что я думаю об этом прекрасном юмористическом этюде на стене, который в полной мере отражает отношение современного человека к Плотской Любви.

1 июня. Жизнь, как обычно, полна контрастов, и после недавнего светского загула я почти весь день отстирываю белые перчатки и шелковые чулки и сушу их перед электрокамином. На внешнем виде перчаток это сказывается не лучшим образом, и я запоздало вспоминаю, что автор Женской Колонки в иллюстрированной ежедневной газете всегда выступала против такой практики.

Навещаю тетушку Роберта, Мэри, которая живет рядом с мостом Баттерси, и мы говорим о родственниках. Она спрашивает, наладились ли, по моему мнению, дела у Уильяма с Анжелой. Пахнет семейным скандалом, и это приятно щекочет нервы, но выясняется, что речь о недавней затее с Пасекой, а дома у них все нормально и никаких поводов для волнения Уильям с Анжелой не дают.

Тетушка Мэри спрашивает про детей, говорит, что школа для девочек – огромная ошибка, радуется, что Робин преуспевает в спорте (на самом деле нет), и спрашивает, не потому ли это, что в доме есть Мужчина. Сначала я решаю, что она имеет в виду Роберта, а потом понимаю, что Касабьянку.

За этим следует чай с тминным кексом, и тетушка Мэри выражает надежду, что мое писательство не мешает семейной жизни с ее многочисленными обязанностями. Я тоже на это надеюсь, но, несмотря на общие чаяния, преобладает чувство, что мы недовольны друг другом. Ухожу из гостей с ощущением, что я неудачница. Хотелось бы верить, что тетушка Мэри столь же разочарована в себе, но, как правило, со старшим поколением такое случается редко.

В квартире меня ждет странный конвертик, а в нем – напечатанное на машинке уверение, что я непременно заинтересуюсь любопытными образчиками литературы, недавно приобретенными неким незнакомцем из промышленного города на севере страны. Автор письма готов выслать мне любой из них или сразу все в непрозрачной упаковке.

Дальше приведены названия, среди которых, в частности, имеются «Иллюстрированная история флагелляции» и «Эротика без купюр».

Какое-то время борюсь с искушением сообщить о письме в Скотленд-Ярд, но полицейские и так наверняка загружены работой и были бы признательны, если бы их не беспокоили по пустякам, так что конверт вместе с его содержимым просто отправляется в мусорную корзину.

9 июня. Звонит Редактор «Время не ждет» и сообщает, что Мы Организуем Праздничный Вечер в совершенно новом отеле на Парк-лейн[359] шестнадцатого июня. (Вопрос: Она имеет в виду редакцию или себя и меня? Во втором случае вынуждена буду ее разочаровать и отказаться из-за текущей финансовой ситуации.) Согласна ли я войти в организационный комитет? Да, согласна. А кто еще в нем? Редактор отвечает, что Сама Эллен Уилкинсон[360], только присутствовать на заседаниях она не сможет. Вежливо говорю, что считаю такое покровительство важным и полезным для комитета, и спрашиваю, кто еще. Наша Мисс Льюис, отвечает редактор и кладет трубку, прежде чем я успеваю выудить из нее имена остальных участников. Сразу же звоню Нашей Мисс Льюис, которая оказывается молодой и очень деятельной. Вношу несколько предложений, в основном подразумевающих, что главная работа ляжет на ее плечи. Она с удовольствием соглашается, и мне остается самая малость – уговорить очень выдающуюся Профессоршу председательствовать на Дебатах, которые должны стать гвоздем программы.

11 июня. Выдающаяся Профессорша оказывается гораздо менее сговорчивой, чем я ожидала, и я вынуждена обратиться за помощью к редактору. Мне сообщают, что Выдающаяся Профессорша кому-то там сказала, что уже меня Ненавидит. Такое поведение, на мой взгляд, недостойно воспитанного человека, тем более ученого, не говоря уж о том, что это не по-христиански.

В остальном приготовления идут успешно, и я покупаю новое платье специально для такого случая.

16 июня. Прихожу в отель в четыре часа. Погода превосходная, платье мне очень идет, и все видится в couleur-de-rose[361]. Робко обращаюсь к служащему: «Время не ждет?» – и он велит подчиненному проводить мадам в зал с испанским грилем[362]. (В голове сразу возникает странная и неуместная ассоциация с инквизиторскими орудиями пыток.) В зале толпятся сотрудники «ВНЖ». Редактор в элегантном черном платье тут же спускает меня с небес на землю заявлением, что, раз уж я пришла заранее, буду помогать ей встречать гостей. (Формулировка не кажется мне слишком удачной.) Получаю маленькую табличку с именем, под которым я, очевидно, известна читателям журнала. Прикалываю ее к платью, чувствуя себя третьеразрядным экспонатом из Музея мадам Тюссо.

Выдающаяся Профессорша, завидев меня, не проявляет и толики сердечности и, чтобы я уж точно не вздумала отлынивать от своих обязанностей, ставит меня в шеренгу встречающих. Вскоре отель наводняют толпы гостей, и мы с Редактором пожимаем всем руки. Распорядитель каким-то сверхъестественным образом умудряется расслышать все имена и громко объявляет их хорошо поставленным голосом. После каждого десятого имени он для разнообразия повторяет на три тона ниже: «Редактор приветствует…», что звучит как отклик хора на патетическую реплику солиста в древнегреческой трагедии.

Приятная передышка, во время которой я встречаю дорогую Роуз с обаятельным и элегантно одетым приятелем-доктором из Америки, племянницу Роуз (ни одна из нас не упоминает вечер в Женском институте), директрису Миклхем-Холла, у которой я по-быстрому интересуюсь, как дела у Вики, и с облегчением