формированию у читателя и зрителя «правильного представления о советской жизни». По точному замечанию Е. Добренко, «постановление запрещало не просто определенные пьесы (качество большинства из них было поистине удручающим), но направление массовой культуры как таковое»[1161]. Требование «изображать лучшие черты и качества советского человека» закономерно приводило к упрощению и уплощению драматических конфликтов, выхолащивало подлинную составляющую сперва драматических, а затем и литературных текстов в целом, освобождая художественную оболочку для ее последующего наполнения «политикой Советского государства». В ходе реализации этого постановления должна была измениться не только обстановка на театральной сцене, но и характер восприятия соцреалистического искусства рядовыми потребителями и художественными критиками: актуализация поведенческих моделей времен Гражданской войны в итоге должна была способствовать не только отмиранию непотизма и протектората[1162], но и реанимации практики доносительства как ведущего принципа организации культурной политики[1163]. Неслучайно и то, что едва ли не самая масштабная в эпоху позднего сталинизма идеологическая кампания по борьбе с космополитизмом станет прямым следствием именно постановления «О репертуарах драматических театров и мерах по его улучшению»[1164]. Важное отличие этого постановления от постановления о «Звезде» и «Ленинграде» состояло в том, что в нем, помимо традиционных репрессивных формул, содержалось требование наладить производство «нужных» текстов и, что наиболее важно, очерчивались параметры их «нужности»:

ЦК ВКП(б) ставит перед драматургами и работниками театров задачу создать яркие, полноценные в художественном отношении произведения о жизни советского общества, о советском человеке. Драматурги и театры должны отображать в пьесах и спектаклях жизнь советского общества в ее непрестанном движении вперед, всячески способствовать дальнейшему развитию лучших сторон характера советского человека, с особой силой выявившихся во время Великой Отечественной войны. Наши драматурги и режиссеры призваны активно участвовать в деле воспитания советских людей, отвечать на их высокие культурные запросы, воспитывать советскую молодежь бодрой, жизнерадостной, преданной Родине и верящей в победу нашего дела, не боящейся препятствий, способной преодолевать любые трудности. Вместе с тем советский театр призван показывать, что эти качества свойственны не отдельным, избранным людям, героям, но многим миллионам советских людей.

Необходимо, чтобы все писатели, способные создавать произведения драматургии, активно, творчески включились в насущное дело создания репертуара театров, достойного по своему качеству современного зрителя[1165].

Иначе говоря, литературная работа окончательно превратилась в фабрикацию соцреалистической продукции. По-видимому, расчет партийцев опирался на пресловутые законы сталинской диалектики, якобы доказавшие свою продуктивность в военные годы. Постулат о том, что увеличение количества неуклонно должно вести к росту качества, был воспринят как центральный принцип литературного производства. С этого момента соцреализм, подчиненный цифре, сперва достигнет своего пика, окончательно размежевавшись с идеей «искусства для искусства» («аполитичности»/«безыдейности») и очистившись от всего того, что связывало его с подлинной культурой, превратится в эстетический эквивалент сталинской политики, а затем начнет стремительно рушиться и к концу 1950‐х уйдет в небытие.

Сталинские премии по литературе за 1946 год: Призрак бродит по Европе — призрак соцреализма

Планы комитетчиков начать работу по отбору кандидатов на Сталинские премии с 15 октября 1946 года были нарушены. Первое заседание Комитета состоялось на неделю позже намеченной даты, 21 октября[1166], но на тот момент Совет Министров еще не принял постановление о Сталинских премиях за 1946 год. Несколькими днями ранее состоялось заседание президиума Комитета, на котором Фадеев, Храпченко и Большаков приняли решение «начать работу секций и, одновременно, войти с ходатайством в Правительство о возможности присуждения премий по истечении года»[1167]. Фактически эксперты начали работу на добровольных началах, так как не знали даже сроков, в которые им следовало бы уложиться. Тем не менее в республиканские отделения организаций уже были разосланы телеграммы с распоряжением в кратчайшие сроки представить кандидатов по литературной, музыкальной и театральной секциям[1168]. Начало работы литературной секции, по распоряжению Фадеева, должно было совпасть с началом заседаний президиума Союза писателей. Также председатель Комитета дал экспертам настоятельную рекомендацию не распространять информацию о текущей работе: «Не следует писать в прессе о работе Комитета»[1169]. Фадеева поддержал Грабарь:

Членам Комитета не следует выступать в печати, потому что это может быть принято нашей общественностью, как знак, что данное произведение выдвигается как кандидатура на Сталинскую премию. Ни один член Комитета не должен выступать в печати со статьями, характеризующими то или иное произведение, являющееся возможной кандидатурой[1170].

На этом же заседании впервые встал вопрос о пропаганде произведений, уже получивших Сталинскую премию. Если ранее мы имели дело с единичными упреками редакциям журналов (обычно содержавшимися в секретных документах или служебных записках), то с этого момента обвинения в недостаточном внимании к отмеченным премией произведениям станут обыденной публичной практикой. Оттачивая мастерство «большевистской самокритики», Хорава говорил:

Надо чтобы больше дискуссировали и обсуждались произведения, получившие Сталинскую премию. Комитет по Сталинским премиям не разъясняет, почему и за что получена Сталинская премия, не создает вокруг этого общественного мнения. Это упущение со стороны Комитета. Мы помогаем Правительству, и в большинстве случаев Правительство утверждает то, что мы выдвигаем. А Сталинский Комитет не разъясняет народу, что есть хорошего в выдвинутых кандидатурах, которые получили премию. И часто это вызывает ряд недоразумений. Я думаю, что надо обратить внимание на это, тем более что в Постановлении о Художественном Совете ясно сказано, что вся работа должна вестись открыто, поэтому и Комитет должен освещать выдвижение той или иной кандидатуры общественности[1171].

На закономерный вопрос Герасимова о том, «как быть в случае, когда присуждение Сталинской премии шло помимо Комитета и даже вопреки ему»[1172], Хорава без промедления ответил: «Значит мы что-то недопоняли. Надо признавать свои ошибки и выносить их на обсуждение народа»[1173]. Такую позицию не поддержали эксперты, которые не имели представления о порядке обсуждения кандидатур в Политбюро:

Мы знаем, — говорил Гольденвейзер, — что значительный процент выдвижений не совпадает с нашим мнением. Меняются кандидатуры, меняются категории степеней премий. Входить в полемику с Правительством по этому вопросу мы не можем, так как Правительство не объясняет нам, почему оно делает те или иные изменения в выдвигаемых кандидатурах. Поэтому мы, являясь лишь совещательным органом, не можем отчитываться в присуждении премий[1174].

На следующий день, 22 октября 1946 года, прошло заседание литературной секции, на котором присутствовали Асеев, Гулакян, Колас, Корнейчук, Тихонов и Фадеев[1175]. На нем был утвержден первоначальный перечень претендентов на премии, состоявший из новых рекомендаций, а также из текстов, перенесенных с прошлогоднего