– Сражаться с Познавшим Тьму нам не придётся, – усмехнулся О́дин. – Но, Скьёльд, сын Скримира, коль ты жаждешь указать нам безопасный путь, то быть по сему. Однако же помни – мы не можем сойти с открытой нам тропы. И… мир вокруг нас тоже меняется.

– И это страшнее всего, – вполголоса признался чародей. – Словно в пределах Упорядоченного открывается его изнанка… его другая сторона… иное сущее… которое нам совершенно неподвластно, где не действуют наши чары…

– Так что же, Скьёльд, как ты поведёшь нас?

– Пока я лишь смиренно последую за вами. Быть может, мне удастся разгадать тайну вашей дороги… чтобы обойти ждущую вас засаду и вновь вернуться на тракт. На тракт к должной степени изменившегося мира.

– Передай благодарности твоей сестре Соллей за вот этого замечательного тигра, – вступила Райна.

Ей показалось, что волшебник слегка смутился.

– Непременно, храбрая воительница.

Валькирия лишь улыбнулась.

* * *

Бездна.

И дорога мёртвых богов, пролёгшая через неё.

Нет смены дня и ночи, царит вечная тьма; однако в ней то и дело распускаются огненные цветы исполинских протуберанцев. Пламенные языки могут протянуться с любой стороны – и «снизу», и «сверху», и «сбоку». Дорогу «крутит», закручивает винтом, верх и низ то и дело меняются местами. В огненных тенях протуберанцев одно за другим возникают видения, какие-то марширующие армии, орды чудовищ, порою, напротив, прекрасные многобашенные города с парящими в небесах изумрудными кристаллами.

Идти всё труднее. Райна ощущала, как Хаос по капле, по крошечной капле, но просачивался ей в кровь, и тогда по жилам словно катился мелкий ледяной шарик. Потом он «таял», натура истинной валькирии брала верх, но надолго ли?

Волшебник Скьёльд, против ожиданий, еле тащился, едва волочил ноги. Голова низко опущена, ступни загребают, руки болтаются – казалось, он вот-вот упадёт. Но, однако же, чародей не падал и даже не отставал.

– Что-то меняется, валькирия.

Райна вздрогнула – Яргохор нечасто заговаривал первым.

– Мы забрались слишком глубоко. Не знаю, вынырнем ли.

– Никак испугался? На тебя вроде как не похоже, – попыталась отшутиться воительница.

Водитель Мёртвых лишь покачал головой. А затем медленно снял шлем.

По высокому лбу, скулам, щекам побежали маслянисто-чёрные струйки, срывались и таяли во тьме иссиня-чёрными каплями. Открывалось лицо, молодое, когда-то идеально правильное, неживое в этой своей правильности, а сейчас – с морщинками, зажившими шрамами и прочими следами, что оставляет жизнь. Солнечно-золотые волосы, на висках смешанные с сединой. Глаза, ставшие карими.

– Ястир… – только и смогла выдохнуть валькирия.

– Наверное, это Хаос, – негромко сказал бывший Водитель Мёртвых. – Он смывает многое, хотя и не всё. Не спрашивай меня как, валькирия. Кара Ямерта, продержавшаяся эоны после его собственного падения, не выдержала здесь, на черте.

– Я… рада за тебя, – рука Райны протянулась сама собой, коснувшись серого железа доспехов.

Ястир дёрнулся, лицо сморщилось от боли.

– Прости, – испугалась Райна. – Я… не хотела. Не знала…

Всё ещё кривясь и шипя сквозь зубы, Ястир помахал ей, мол, не винись, не в тебе дело. Глубоко вздохнул, заставил себя разжать сведённые судорогой зубы.

– С возвращением, Ястир. Ты повзрослел, – раздался голос Старого Хрофта.

– Всё имеет свой конец, – голос Молодого Бога ломался. – Даже в Хаосе есть что-то хорошее.

– Как и в лесном пожаре, – ввернул волшебник Скьёльд. – Прими мои поздравления, высокорождённый. Не держи сердца за прямые слова. Они горьки, но правда всегда несладка.

Яргохор вновь отмахнулся.

– Я слушал тебя, чародей, и вспоминал великое множество тех, кого препроводил в Хель, таких вот, как ты, владевших магией, могучих по меркам людей и даже больше. Души на Гнипахеллире уже безгласны, немы, их память заглушена, погасла. Она вновь вернётся в залах Хель – чтобы усилить мучения. Так вот, чародей, у иных твоих собратьев хватало сил и умения сохранить память и сознание на Чёрном Тракте. Как они выли, как вопили! Какое отчаяние, какой ужас! Они так старались, чтобы избегнуть смертной участи, иные ухитрялись продлять себе жизнь не на одно столетие, они начинали мнить себя бессмертными, думали, что их искусство убережёт от Гнипахеллира – напрасные надежды. Я приходил за каждым из них. Без удовольствия или радости, просто приходил. Они ненавидели меня, они пытались сражаться… даже будучи мёртвыми. Поэтому не говори мне о горькой правде, волшебник. Её нет. Посмертие сделало вас своими рабами, хотя вы сами об этом не знаете. И сейчас, волшебник, ты здесь, потому что боишься. Смертельно боишься, стыдишься собственного страха, ненавидишь себя за него и презираешь – но всё равно боишься. Ты прячешь страх посмертия и посмертного воздаяния за высокими словами и «горькой правдой». Но я видел слишком много таких, как ты, чтобы верить.

Щека у Скьёльда дёрнулась.

– Водитель мёртвых, не знаю, чем заслужил твой гнев. Я и мои сородичи пришли в мир спустя множество веков после падения Ямерта, нам нечего делить и не о чем препираться.

– Мы не препираемся. – На губах Ястира мелькнула слабая тень улыбки. – Я лишь вспоминаю подобных тебе. И предостерегаю великого О́дина, вырвавшего меня с путей Чёрного Тракта, что даже самые сильные маги из числа смертных остаются рабами посмертия. Берегись, чародей! В оный день этот страх может предъявить на тебя права.

– Я ничего не боюсь, – Скьёльд нагнул голову, Райне почудилось, будто вытатуированные драконы на выбритой голове шевельнулись. – Ни людей, ни чудовищ, ни богов. Смерти я не боюсь тоже. Она наш враг, да. Но бояться её или посмертия? Х-ха, Водитель Мёртвых, ты говоришь, чародеи выли и вопили от страха, оказавшись на Чёрном Пути? Это были никудышные чародеи.

Яргохор-Ястир вновь улыбнулся, теперь уже увереннее.

– Пусть мёртвые услышат твои гордые слова, волшебник.

– Пусть, – пожал плечами Скьёльд. – Я ничего не боюсь. Опасаюсь, да, потому что полным бесстрашием обладают только полные же глупцы, но не боюсь.

Ястир улыбнулся в третий раз, и теперь это уже была настоящая живая улыбка, только в самых уголках карих глаз таился мрак.

– Ты хочешь войны, смертный? Войны меж Древними и Новыми Богами? Чтобы они разорвали бы друг друга в клочья, а ты и твои собратья пробились бы к власти и бессмертию?

– Ложь! – вскинулся Скьёльд.

– Я слушал признания мёртвых чародеев. – Слова Яргохора резали, словно нож. – Слушал их во множестве. За гранью смерти, осознав, что случилось и куда я веду их, они становились… очень разговорчивыми. Все они хотели одного – власти и бессмертия. Бессмертия и власти. Чем больше власти, тем лучше. Другому бы надоело слушать бесконечные и однообразные словеса, но Водитель Мёртвых Яргохор устроен был по-другому. Он слушал и запоминал.