— Заходим! — вскинул лучемёт Хра. — Анхуре, Упуаут, Мехен-Та, за мной! Светильник Разума, держите дистанцию! Аммат, Маат, на вас тыл!

И первым шагнул через порог, чувствуя себя взведённой пружиной, готовой выплеснуть энергию в решающий момент…

…Который всё не наступал и не наступал. В подземном храме стояла ничем не нарушенная тишина. Прямой наклонный ход вывел маленькое воинство в круглый купольный зал — гладкий отполированный пол, голые стены без рельефов и фресок. В центре — неброское изваяние в виде усечённой пирамиды, и на нём — объёмное изображение глаза с вертикальным змеиным зрачком. Ничего особенного, заставляющего задуматься, привлекающего внимание.

Зал являл собой тупик. А на стене против входа густеющими каплями стекала кровавая надпись: «ГЛУПЦЫ».

Под ней на полу, раскинувшись на спине, лежал голый растерзанный человек. Похоже, его-то кровью и была сделана надпись.

— Эк его, бедолагу… — наклонилась Аммат. И вдруг выпрямилась, отпрянула. — Так ведь это же Гнус! Гернухор!.. Но ведь он… Почему они?..

— Может, краска понадобилась, а он как раз под руку подвернулся, — пожал плечами Хра. И повернулся к Мехен-Та, возившемуся со сканером. — Есть что-нибудь?

Тот кивнул, и в воздухе повисла мудрёная голограмма.

— Вот всё, на что хватило мощности, дальше не берёт.

Если верить картинке, от зала во всех направлениях разбегались подземные ходы, проложенные без всякой видимой логики. Или, всего вероятнее, логика в этой системе очень даже была, но не та, что присуща человеческому уму. В лабиринты можно было попасть, отыскав в стенах потаённые механизмы или попросту проломив каменные плиты… но что толку? Судя по тому, как подсыхала на стене кровь Гернухора, рептов и след простыл.

Надо посмотреть правде в глаза — Великому Змею удалось уйти.

— А это тогда зачем? — Анхуре кивнул на багровую надпись. — По принципу, когда репту делать нечего, он свой хвост грызёт?

Сам он взялся бы кого-то пытать только ради шанса спасти захваченных врагами друзей, да и то никакого удовольствия не испытал бы. Под началом полководца Хра служили воины, а не палачи.

— А это, уважаемый Анхуре, психологический ход, — сразу отозвался Джех. — Чтобы мы ждали, помнили и боялись. Не так страшно зло, как осознание его неизбежности, его приближения, его свершения и торжества. Своего рода выкачивание душевной энергии. Репты в этом мастера…

— Всё, уходим, — принял решение Хра. Плюнул в сторону трупа и взял за плечо Упуаута, пытавшегося простукивать стену прикладом. — Пора заткнуть эту поганую дыру. Уходим с шумом.

— Есть заткнуть. Есть с шумом, — встрепенулся Упуаут, вытащил сразу два заряда и, активировав режим дистанционного подрыва, устроил их у подножия пирамиды. Потом, обогнув изваяние, помочился на его грань, бегом догнал своих и уже наверху, в ярких солнечных лучах, передал инициатор Хра. — Действуй, командир. Затыкай. Так, чтобы твари вернулись не скоро!

— Так, чтобы всё в этом мире было по уму, — добавил Джех.

— И по справедливости, — кивнула Маат.

— Чтобы миром правила доброта, — пожелала Аммат.

— И красота, — поправил лучемёт Мехен-Та.

Им показалось, что это прозвучало словно священный завет.

— Да будет так! — веско приговорил Хра и с силой надавил кнопку. В его суровых глазах отчего-то блестели слёзы…

Месяц пайопи выдался в Фивах необыкновенно жарким. В недвижном воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения, всё покрывал слой рыжей пыли, казалось, что светлые лики богов отвратились от земли Та-Кемет навсегда. Однако под своды царского дворца палящий жар лучей покамест не проникал, и повелитель принимал Старейшину Врат храма Амона-Ра в прохладе своего любимого белого кабинета.

Это было просторное двухъярусное помещение, на алебастровых стенах которого в ярких красках и золоте представала печальная история двадцатой династии, последней в эпоху Нового царства. Давно прошли времена Рамзеса Великого, когда трепетали враги и строились новые храмы. Теперь государство не могло даже обеспечить былым вершителям своей истории посмертный покой. Бедно, пусто, уныло и бездуховно стало на берегах Нила.

Зато здесь, в царском кабинете, о беде не напоминало ничто. У северной стены высилась малахитовая статуя бога-шакала Инпу, рядом — алтарь. Мерцала позолотой роскошная мебель чёрного дерева, инкрустированная слоновой костью и самоцветами. Курились сладкие благовония, мягко шелестели опахала из перьев птицы филис… Благодаря акустике слова фараона доносились, казалось, откуда-то сверху — надо полагать, непосредственно с неба.

Нынешний повелитель Египта Херихор Первый еще не так давно носил титул Са-Амона, верховного жреца храма Амона. Это был мужчина высокого роста, очень крепкий, с могучей выпуклой грудью. Происхождение он вёл из самых низов, и лишь дерзкий ум, железная воля и терпеливое благочестие помогли ему взлететь в этой жизни так высоко.

Старейшина Врат храма Амона, Унамон, усаженный в знак особого расположения не на пол, а на роскошную, с нефритовыми вставками скамью, был морщинист и сгорблен прожитыми годами. Голова его была свободна от бремени растительности, душа — от суеты, а сердце, обливавшееся кровью за судьбы Египта, — от страха смерти. Он числился последним из Вольно Ходящих по Водам Нила. Впрочем, древний титул давно был пустым, ибо священное искусство левитации забылось ещё во времена деда его отца. Бедный, бедный Египет. Чёрная, некогда благословенная земля… Боги отвернулись от тебя.

И разговор в царском кабинете шёл безрадостный. Народ лишился стыда, страну раздирала смута, а казна фараона была пуста, подобно обворованной гробнице.

— О Владыка Египта… — Унамон почтительно склонил голову. — Скорбь охватывает меня при мысли о нищете наступивших времён. Правители земли разбежались, брат убивает брата, сыновья поднимают руки на матерей… Земли Чёрной страны опустошены. Каждый человек говорит: «Мы не знаем, что со страной. Что значат богатства, если за них нечего взять». Известно ли тебе, государь, — жрец склонил голову ещё ниже, — злодеи входят в сговор со стражей и оскверняют могилы даже в Долине царей. Ты должен, господин мой, восстановить своё Могущество, возродить священные ритуалы и прекратить разграбление царских могил, иначе Гор не допустит твою тень к трону Осириса.

Херихор тяжело, со стоном вздохнул:

— В моём сердце не было зла. Я лечил нищих, я кормил сирот. Я имел друзей, приближал к себе подданных. Но те, кто ел из моих рук, стали мятежниками. — Он чуть повернул голову и движением бровей удалил из кабинета Носителя опахала. — Я читаю в сердце твоём, достопочтенный отец. Ты пришёл не с одной лишь скорбью. Ты, Унамон, ждёшь от меня одобрения твоей мудрости.

— Да благословят тебя боги, Повелитель Египта. Истину ты сказал. — Унамон оторвался от созерцания своих сандалий, которые ему было разрешено не снимать при входе во дворец, и посмотрел фараону в лицо. — В подземном ярусе заброшенного храма Рамзеса Великого, что в Верховье, я приказал устроить глубокую шахту, переходящую в просторное хранилище. Рабы, рубившие скалу, не пережили захода солнца. Той же ночью послушники и младшие жрецы перенесли в тайник останки Рамзеса, отца его Сети и других царей, всего числом тридцать семь. И они тоже ушли за горизонт ещё до рассвета, убитые персиком. — Унамон снова вздохнул. — Вход в шахту запечатан и неприметен, а тайну знают теперь только двое.