великим сердцем. Всю великость этого сердца измерить нельзя. Надо в продолжение 12 лет испытать [на себе] все блага, которые сыплятся на того, кто любим ею, чтобы оценить по достоинству, как она умеет любить. Я так любить не умею. Эта безграничная преданность, нежность, бесконечная забота встречаются в жизни весьма редко. Я такой другой не знаю. Если говорят о Рашели, что такие гении родятся один раз в продолжение веков, то поверьте, что такие сердца, чистые и бескорыстно любящие, выходят из рук Божиих еще реже. Они не для этой земли. Я убеждена, что ей именно, по словам Евангелия, суждено войти в Царствие Божие. Блажени чистие сердцем, яко тип Бога узрять[189], сказано будто о ней…

Я помяну вас, Полинька, поцелую мысленно и пожелаю вам всего лучшего. Дай вам Бог полюбить хорошего, честного человека, выйти замуж и воспитать честных детей. Это лучшее для женщины. Жизнь девушкой слишком одинока и, скажу, безрадостна, что бы там ни говорили. Женщине любовь необходима. Не забудьте, что мужчина-холостяк имеет всегда привязанность, связь… Женщина-девушка живет одиноко. Притом женщина создана, чтобы быть матерью, и если у ней нет детей, то всегда жизнь ее отчасти пуста (особенно в зрелые года), а если нет и мужа, то страшно пуста и безотрадна. Я еще не видала девушки пожилой счастливой. Всякая, самая умная и серьезная, жаловалась на одиночество томящее и пустоту, ничем, ни даже науками и искусством, не наполняемую. Но пора кончить. Целую вас от всего сердца. Даст Бог, устроюсь я в Версале и буду звать вас погостить ко мне. Но это все еще в будущем. Пока прощайте. Пожелайте мне спокойствия – оно мне необходимо. Я устала и даже измучилась. Пора отдохнуть, а отдохнуть нельзя, не имея денег, следственно, все приходит к одному: пожелайте сохранить тех, кого я теперь имею и люблю, а денег, чтобы жить, жить без забот. Тогда это спокойствие, это счастье. Но прощайте, целую вас крепко, как люблю.

Е. В. Салиас – А. П. Сусловой // Долинин А. С. Достоевский и Суслова. С. 75–278.

Как я уже упоминала раньше, у моего отца было намерение после смерти жены жениться на Полине. Но со времени их совместного путешествия в Европу мнение его о своей возлюбленной очень изменилось. Полина, впрочем, не придавала этому замужеству значения, гораздо больше ей, как красивой девушке, хотелось сохранить полную свободу. Не отец мой ей нравился, а его литературная слава, и особенно успех его у студентов. Как только Достоевский вышел из моды, Полина поспешила его оставить. Отец тогда начинал печатать «Раскольникова». Как всегда, уже с первых глав критики обрушились на эту вещь и взапуски ругали его. Один объявил публике, что Достоевский в лице Раскольникова оскорбляет студентов. Эта глупость, как, впрочем, все глупости, пользовалась громадным успехом в Петербурге. Студенты, только что восхищавшиеся Достоевским, как один, отвернулись от него. Когда Полина увидела, что отец мой вышел из моды, она перестала им интересоваться. Она заявила Достоевскому, что не может простить ему преступления против русских студентов, этой святыни в ее глазах, и порвала с ним. Отец не пытался ее удерживать; у него давно уже не осталось иллюзий в отношении этого легкомысленного создания.

Достоевская Л. Ф. Достоевский в изображении своей дочери. С. 90–91.

Петербург, 4 февраля 1866 г.

Ф. М. Достоевский – А. П. Сусловой (несохранившееся письмо).

Петербург, 2 марта 1866 г.

А. П. Суслова – Ф. М. Достоевскому (несохранившееся письмо).

Глава восьмая. В поисках настоящего дела (1866–1872)

Мечты о полезной деятельности, надежды на осмысленную жизнь в России – хотя бы и в роли сельской учительницы – с самого начала были поставлены под угрозу. Если заграница всего лишь опостылела Аполлинарии, то Россия оказалась для нее опасна.

С первого же дня возвращения на родину она попала, вместе с братом Василием, как нигилистка под полицейский надзор; и, конечно, никак не могла предвидеть, что ее сугубо личные переезды из Иванова от матери в Лебедянь к брату драматически совпадут с грозными событиями государственного масштаба.

4 апреля у Летнего сада в Петербурге стрелял в российского императора Александра II Дмитрий Каракозов. В течение апреля – августа велось дознание, и уже в июне отголоски выстрела были услышаны в тамбовской глуши: к брату и сестре Сусловым нагрянула полиция с предписанием из Петербурга произвести обыск. У нее отняли все бумаги, тетради с адресами знакомых и все письма. 10 июня она спешно уехала из Лебедяни в Иваново, начав хлопоты по возвращению отобранных бумаг.

Самым обидным, наверное, была для нее не потеря рукописей и дорогих ей писем. Если бы она была уверена, что пострадала за убеждения, все было бы проще. Но прежних убеждений не было. Ее шестидесятнический нигилизм, значительно смягчившийся за границей, в России вскоре обернулся почти полной своей противоположностью. В сентябре 1866 года Дмитрий Каракозов был повешен, а в декабре она писала графине Салиас: «Эти господа, оставшиеся на свободе нигилисты, лгут и сочиняют факты довольно бесцеремонно, и все сходит с рук».

Входящих в моду утилитаристов-писаревцев она называла жалкими, ничтожными, обиженными Богом людьми, но и они, «прогрессисты» ее поколения, видели в экс-нигилистке Сусловой всего лишь старомодную идеалистку. И она даже не подозревала, что во многих своих суждениях стала гораздо ближе к тому, кому еще недавно так азартно противоречила.

Пожалуй, только в одном пункте сохранила она взгляды своей молодости. «Вы говорите, Графиня, выйти замуж… – писала она. – За кого? (Если б даже не мое здоровье и не характер мой скучающий и наводящий скуку, ничем не удовлетворяющийся.) Вы говорите, не нужно искать непременно человека с умом. Это уж слишком демократично, я так далеко пойду. Притом выйти замуж значит связать себя с этим низким, рабским обществом, которое я не выношу. Я своих требований урезывать не могу; что есть – прекрасно, нет – не надо, уступок делать я не могу».

Она и не делала уступок. В самом конце 1866 года она уехала в Москву, чтобы сдать экзамен на преподавателя истории. Москва – то есть люди, которых она здесь увидела, и встречи, на которые, видимо, очень надеялась, – страшно разочаровала ее. Она чувствовала, что теряет способность к простому общению: «Все, кого я встречаю, мужчины и женщины, – необыкновенно мелочны и пусты… Всякий раз я возвращаюсь из общества в отчаянии… Лучше бы я никого и ничего не видала… Какая-то тоска ужасная и безнадежность давит меня».

Ей нужно было, однако, много работать: читать, писать экзаменационные сочинения на заданные исторические темы, консультироваться