– Иван Макарович!

– Петров!

– Николай Иванович!

– Макаренко!.. Ты что же... (следовала страшная брань)... молчишь? Смотри, тебя быстро пробужу от сна, – горланил Залкинд.

– А, в рот мазанный шакал! – подскакивал к «непробудившемуся» заключенному отделенный командир и бил кулаком в подбородок...

После поименной поверки всех сто человек повели в 13-ю роту, расположенную в бывшем Успенском соборе. Там их еще раз обыскали, на этот раз красноармейцы: начальник ИСО Борисов предоставил им возможность поучиться этому необходимому в социалистическом строительстве делу.

По окончании второго обыска заключенных вывели опять во двор кремля и повели в тесном кольце ощетинившихся штыков на командировку «Овсянка». Никто из ста человек не знал, куда их ведут. Одни думали, что на расстрел, другие – на Секирку. И что иное можно было подумать, если сотню заключенных сопровождали 130 до зубов вооруженных красноармейцев.

«Партия заключенных в сто человек прибыла ночью», – писал в ИСО рапорт чекист Гусенко, начальник командировки «Овсянка» и преемник знаменитого Ваньки Потапова. После тщательного обыска (это уже в третий раз!) заключенных разместили в двух бараках. За недостатком места в бараках многие ночевали на дворе. Рано утром отправили всех на работу по вывозке из леса баланов. Урок дан полуторный. Никаких жалоб никто не заявляет. Какие там жалобы на «Овсянке»!.. Их вообще в СЛОНе никто не заявляет: жалобщик быстро, «без пересадки», направляется к праотцам. От многих чекистов-надзирателей, хваставшихся тем, что их «шакалы» дисциплинированны «на ять», я слышал такие рассказы:

– Бью дрыном шакала, а сам спрашиваю: кто тебя бьет?

– Не знаю, – говорит, – гражданин начальник.

– Ну а может быть, я тебя бью? Подумай!

– Нет, говорит, не вы меня бьете, гражданин начальник.

– Ну а кто же? – опять спрашиваю.

– Не знаю, гражданин начальник.

– Ха-ха-ха-ха-ха! – смеялись чекисты из ИСО, когда выслушивали такие рассказы надзирателей.

В одном километре от помещений «Овсянки», на самом берегу моря находился склад баланов. От этого места тянется в лес узкоколейная дорога. Проложена она по болотистому месту. От складов баланов у моря до склада их в лесу – три с половиной километра. На узкоколейке имеется всего лишь две вагонетки. На этих вагонетках «злостные» каэры должны были возить к морю баланы. Каждому полагалось вывезти шесть баланов. Так как узкоколейка проведена не по ровному месту, а с горы на гору, то на одной вагонетке должно было работать минимум шесть человек. Это значит, что одной вагонеткой надо было вывезти 36 баланов, то есть сделать шесть рейсов (на вагонетке помещается шесть баланов), а каждый рейс туда и обратно составляет семь километров. Значит, чтобы выполнить урок, «злостные» каэры должны были ежедневно прошагать 42 километра. Они шагали по 18 – 20 часов в сутки и кричали: «Раааз, два, взяли! Раааз, два, взяли! Ееееще взяли!.. Друууужней взяли»...

В числе ста человек на «Овсянку» были посланы и лица со второй категорией трудоспособности, то есть совершенно неспособные к физическому труду. Среди них помню Калмыкова Василия Васильевича и Головачева Николая Николаевича. Первый родом из Новочеркасска, был совершенным калекой: у него одна нога была короче другой; кроме того, он имел уже 56 лет от роду. У Головачева, бывшего морского офицера и командира во время войны подводной лодки, был порок сердца. Оба они, и Калмыков и Головачев, умерли на «Овсянке». Из всей партии в сто человек осталось в живых человек восемь, преимущественно евреев. Они откупились деньгами, до которых Гусенко был большой охотник.

Отмечу еще одного из этой партии: это некто Гай-Меньшой Адольф Георгиевич. С 1905 г. он был членом Коммунистической партии. Работал в подполье вместе с Троцким. До революции жил в Америке, работал там маляром. В революцию приехал в Россию. У большевиков он в последнее время перед ссылкой работал в Народном комиссариате иностранных дел. Когда-то он писал в «Известиях» передовицы. Как человек грамотный, он писал статьи и за малограмотного Калинина. В СЛОН он был сослан за «правый уклон» на десять лет. При встречах со мной он всегда называл себя «бедным Гаем». Поистине, он был бедным: совершенно не приспособленный для физического труда, с большим брюшком, которое мешало ему нагибаться при работе, он на «Овсянке» нажил еще фурункулы по всему телу, и его, больного, все-таки каждый день гоняли в лес. Много раз Гай-Меньшой просил меня помочь ему, но я ничего не мог сделать для него.

Назначение и население острова. За зиму на всех командировках Северных лагерей набираются тысячи искалеченных: у одного отрублены пальцы, у другого вся кисть руки, а то и обе кисти, третий отрубил себе ступню, четвертый поражен цингой, пятый до того доработался, что от него остался буквально скелет, обтянутый кожей, у шестого лекпом отрезал обмороженные ноги, и он чудом остался жив. Весной, когда открывается навигация, все-таки заключенные-мужчины направляются на Конд-остров и на другие «инвалидные командировки», которых в СЛОНе двенадцать; на Конд-остров направляются совершенно потерявшие трудоспособность, а на другие те, от которых СЛОН еще надеется что-нибудь взять.

Конд-остров находится в Онежской губе Белого моря, в 30 километрах от деревни Унежма Архангельской губернии. В дореволюционное время на Конд-острове находился монашеский скит Соловецкого монастыря, а теперь там пункт 1-го отделения Северных лагерей особого назначения.

Работая в ИСО, я многое уже знал о Конд-острове: в делах видел цифры о массовой и чуть не поголовной смертности на нем. Бесчисленное количество раз слышалось чекистское выражение: «отправить на загиб, на Конд-остров»; знал, что на Конд-остров отправляют не только инвалидов, но и совершенно здоровых (насколько в СЛОНе люди могут быть здоровыми) – специально на скорый и бесшумный «загиб». Конд-остров представлялся мне могилой живых. Летом 1929 г. по служебной командировке мне пришлось почти пять месяцев (с июня по октябрь) прожить на Конд-острове и самому.

Смертность. Летом 1929 г., когда я жил на Конд-острове, там было 620 человек, а зимовало на нем с 1928 на 1929 г. – 4850 человек; 4230 человек за зиму погибло. Еще страшней была зима с 1926 на 1927 г., когда там был начальником чекист Рева: тогда на Конд-острове умерли почти все заключенные. Сам Рева с открытием навигации приехал с Конд-острова на остров Соловки и доложил в управлении СЛОНа, что «все шакалы подохли», в живых остались только он сам, 15 человек надзирателей и 3 красивые девушки, состоявшие в сожительстве с надзирателями.

Заключенные Конд-острова живут в трех местах: в пяти бараках при штабе пункта и на командировках «Абакумиха» и «Маковица»; на последней находится и непременное приложение при всех отделениях и пунктах СЛОНа – штрафной изолятор. Кроме того, имеется 40 – 50 заключенных с трудоспособностью 4-й категории: они живут при маленьком смолокуренном заводике, которым заведовал инженер Крыжановский Василий Васильевич (умер от тифа в зиму с 1929 на 1930 г.). Работают только эти 40 – 50 человек, все остальные сидят безвыходно в бараках, получают 300 граммов черного сырого хлеба, два раза в день воду, в которой варилось пшено, и ничего не делают. Последнее для СЛОНа как будто странно, но они действительно не работают: они стоят одной ногой уже в могиле.