— Ясно.

Ардатов подал Тырнову руку.

— В час добрый.

— Есть! — Тырнов быстро стиснул его руку, и этим рукопожатием как бы сказал:

«Ты остаешься нас прикрыть. Все ясно. Давай, действуй. И будь спокоен за нас. Мы сделаем эти сто метров броском, а потом чуть-чуть, чтобы передохнуть, пройдем шагом, а потом сделаем еще один бросок, и даже если тебя и всех с тобой перестреляют, мы не остановимся, потому что с нами женщины и раненые, ради которых ты и остаешься сам и оставляешь с собой других, чтобы прикрыть этих женщин и раненых, и я уведу их, потому что в этом и есть смысл. Иначе на кой черт было бы тебе оставаться и оставлять других с собой. Пусть это жестоко, но завтра я должен буду остаться, чтобы прикрыть кого-то, а сегодня, если сегодня — ты, то пусть тебе повезет!»

Что ж, такова для них была жизнь.

— Пока! — сказал Тырнов. — Ждем у телеги. Договорились?

— Взять раненых! — скомандовал Ардатов. Он обнял за плечо Надю. — Спасибо. Счастливо. Кубик прибежит. Позовешь его потом, только тихо — он услышит.

— Они, — Ардатов несколько раз показал большим пальцем через плечо, — они беспощадны к нам. — Надя не услышала его, не могла еще слушать и слышать его, и он должен был повторить эту мысль. — Они беспощадны к нам. Или ты считаешь иначе? Нет? Но если они беспощадны к нам, значит, и мы должны быть беспощадны к ним. Да?

— Да. Но все равно это ужасно.

Ардатов вынул пистолет, нажал защелку, подхватил обойму и посмотрел, сколько в ней патронов. В обойме не хватало больше половины. «Черт, — подумал он, — надо же так! Такая рассеянность кончится когда-нибудь для тебя плохо». Он дозарядил пистолет.

— Это ужасно. Ты права. Но это — война. И ее беспощадность требует быть беспощадным к немцам, друг к другу и к себе самому. Тебе ясно? Нет, думаю, пока нет, — ответил он за Надю. — Но ты поразмысли. О себе, обо мне, о немцах, о маме, Кирилле. О Рюмине… О Просвирине…

— Готовы? — громко спросил он всех. — Кто остается — к бою! Кто уходит — взять раненых. Взяли? Броском — вперед! Быстрей! Быстро! Быстро, товарищи!

Быть может, немцы и заметили, что группа отходит, а может, ее отход совпал с последней их атакой, но немцы, почти уже неразличимые в темноте — они скорей угадывались, чем виделись за вспышками автоматов — но немцы бросились к ним, стреляя, конечно, уже без прицела, так, приблизительно, быть может, какие-то пули в кого-то и попадут.

«Ты все-таки хочешь доложить, что задача дня выполнена? — успел подумать Ардатов о немецком комбате. — Черт с тобой! На, получи!»

Эти последние минуты этого дня и этого дневного боя были выгодней для него и для тех, кто был с ним, потому что снизу, с уровня земли ему и его людям немцы на фоне неба хоть как-то угадывались, и Ардатов, крикнув «Огонь!», припал к пулемету, и, отмеривая недлинные очереди, одновременно мысленно отмеривал то расстояние, которое пробегали отходившие с ранеными все те, кого увел Тырнов. Он стрелял, целясь на ответные автоматные вспышки, радуясь, что после каждой очереди он уже некоторое время не видит — значит, не видели и немцы.

Ему и тем, кто был с ним, удалось задержать немцев еще на три-четыре минуты, но когда он вставил последнюю ленту, он крикнул:

— Отходить! Всем отходить! Быстро! Щеголев — уводи людей! Быстро! — Он слышал, как зашуршала за ним полынь, и плечами почувствовал, что справа и слева в траншее уже никого нет, кроме убитых.

«Завтра фрицы, опасаясь заразы, сгонят сюда женщин и детвору и заставят похоронить всех наших убитых, — завертелось у него в голове. — Что ж, пусть так и будет — пусть будут ходить по степи женщины, старухи, старики, подростки, пусть эти люди будут находить, каждый раз содрогаясь, еще одного убитого и, постояв, скорбя над ним, тихо переговариваясь, похоронят его, и к вечеру, к такому же вечеру, наплакавшись, наплакавшись если не глазами, то душой, сделают то, что надо будет сделать…» — подумал Ардатов, все не решаясь выпрыгнуть из траншеи, но уже подтягивая, приподнимая пулемет. «Еще бы минутку, еще одну!» — уговаривал он себя, прикидывая, сколько еще успеют отбежать Щеголев и остальные.

— Товарищ капитан! Товарищ капитан! Идемте! Идемте же! — позвал его откуда-то сзади кто-то, и Ардатов, забывшись, переспросил, не оборачиваясь, все вглядываясь перед собой, но сняв уже пулемет. — Чесноков? — и тут же поправился! — Кто это? Кто?

— Я, Федоров. Идемте! А? А то… — ответил Федоров. — А то…

— Ардатов! Ардатов! — крикнул ему негромко Щеголев. — Не дури! — Щеголев спрыгнул к нему. — Не дури, капитан! Пошли, пошли! Быстро!

Уже наощупь, так как трубка не различалась, он сорвал ее и негромко крикнул в микрофон:

— Белобородов! Белобородов!

— Я, я, — ответил Белобородов.

— У тебя осталось что? Осталось?

— Есть, есть немного.

— Репер один, прицел пятьдесят два! — скомандовал Ардатов.

— Репер один, прицел пятьдесят два, — подхватил было Белобородов, но тут же сообразил, что Ардатов требует огонь на себя, по себе. — Ты с ума сошел!

— Пятьдесят два! — жестоко повторил Ардатов. Никого нет — один я. Понял? Понял, Белобородов? Хорошо. Считай до пятидесяти. Телефон оставляю. Завтра звони фрицам. И если ответят — накрой. Понял? Понял? Прицел пятьдесят два! Считай до пятидесяти. Нет, до сорока! Огонь! Белобородов — огонь! Спасибо! Пока, друг! Огонь!

Вскинув пулемет к Федорову, Ардатов выпрыгнул из траншеи и, подхватив пулемет, согнувшись пополам, чуть не падая, что есть духу, обгоняя Федорова, обгоняя Щеголева, побежал, стараясь держаться туда, где по его расчету была телега.

Он мысленно видел, как немцы, растекаясь сейчас по траншее, переговариваясь, занимают все ходы сообщения, и знал, что некоторое время у них уйдет, чтобы осмотреть эту захваченную позицию, что после того, как солдат вскочит в траншею, которую так долго атаковали, его не так-то легко будет вытолкать из нее, не так-то будет легко послать дальше вперед.

— Смотрите, ищите! — говорил он себе, задыхаясь и сбавляя бег. — Докладывайте взводным, если они остались, докладывайте ротному, если он остался, докладывайте, что, кроме покойников, никого нет! А завтра… Завтра мы посмотрим… Завтра у меня будет батальон!

— Так! То-то! — крикнул он, останавливаясь и оборачиваясь, когда Белобородов, отсчитав «сорок», плотно накрыл траншею. — А завтра у меня будет батальон! — повторил он и тут же, вспомнив, что завтра почти уже наступило, поправился. — Сегодня у меня будет батальон…

Послесловие

Комбат Ардатов был в Сталинграде тяжело ранен. Он удерживал там со своим батальоном