Затем мой гость взялся описывать свою карьеру, которую он, как и мой поклонник («на него я возлагаю большие надежды»), начал костюмером: примерял и браковал сценическое одеяние лучших актрис. Слышала ли я о знаменитой миссис Шарлотте Чарк? Конечно, слышала. А кто же из дебютантов, лелеющих надежды на успех, о ней не слышал? Младшая дочь нашего покойного поэта-лауреата, мистера Колли Сиббера; сестра мистера Теофилуса Сиббера; распорядитель труппы театра «Друри-Лейн», сама — известная актриса и драматург. Так вот, в молодые годы, пояснил мой благодетель, он одевал миссис Чарк для тех восхитительных представлений «Оперы нищих» в театре «Ройял» на Хеймаркет, где она играла капитана Макхита. Да-да, именно Макхита, поскольку прославилась исполнением мужских ролей: роль Родриго в «Отелло», по его словам, была другим ее достижением. Однако миссис Чарк одевалась мужчиной и в частной жизни, добавил мой покровитель: по существу, это была ее главная роль. Под именем мистера Брауна она появлялась в мужской одежде на публике. Она научилась охотиться и стрелять; торговала свиньями, была кондитером, фермером — короче, мужчиной. Она служила valet de chambre[113]у молодого дворянина, который и не заподозрил подмены. Она проводила время в обществе богатых наследниц. Когда те предлагали ей руку и сердце, она бывала вынуждена поспешно прекращать знакомство, оставляя девиц в полном недоумении: истинная подоплека им и в голову не могла прийти — даже в самые интимные минуты наедине. «Мне же было дозволено, находясь в ее уборной, проникнуть в тайну ее наряда, обманувшего весь мир, — произнес мой гость, подмигнув мне, — и я готов клятвенно утверждать перед любым судьей королевства, что миссис Чарк к сильному полу не принадлежала!»

Воспоминания о миссис Чарк так развеселили моего собеседника, что он, казалось, обо мне забыл. Скоро, однако, его внимание вновь сосредоточив, лось на моем корсете, и он предложил вместе над ним поработать. Прежде чем изъять эту деталь туалета, пришлось внести в костюм множество новых поправок, которым я пыталась сопротивляться. Моему благодетелю, по-прежнему пребывавшему в игривом настроении, вся эта возня представлялась чрезвычайно забавной — и в ходе нашей борьбы он не мог удержаться от того, чтобы при удобном случае не пощекотать мне оголенные руки и ноги. Я вознамерилась было пресечь подобную вольность, однако при очередном особенно резком толчке с меня, увы, соскользнул корсет, после чего мы оба кулями рухнули на мою постель, а оттуда соскользнули прямо на пол.

«Прошу вас, добрейший сэр! — взмолилась я, остро сознавая неприличие наших поз, которые ему явно не хотелось менять, хотя в результате нашей схватки пуговицы на его одежде непонятно как расстегнулись и оба мы оказались в одинаковом дезабилье. — Прошу вас, сэр, пожалуйста!»

Создавшееся положение необыкновенно забавляло моего покровителя: он громко смеялся — и, притворившись, будто снова хочет меня пощекотать, запустил руки в укромные уголки, кое-где освобожденные от покрова. Я продолжала сопротивляться, но лицо его, которое он приблизил вплотную к моему, вдруг посерьезнело, и неожиданно, в самых сильных выражениях, он признался, что питает ко мне пылкую страсть. Я отшатнулась в ужасе, не в силах поверить его словам, и, прежде чем нашлась с ответом на эту повергшую меня в смятение декларацию, он скрепил ее продолжительным поцелуем, который едва меня не задушил, а когда его губы отлепились от моих, я от страха могла лишь молча хватать ртом воздух.

Воспользовавшись моим замешательством, гость уложил меня на постель — и затем, не желая ни на минуту оттягивать блаженство, проворно отомкнул покои Венеры и по-разбойничьи отнял у меня тот драгоценнейший дар, которым, как я представляла себе в безудержном полете воображения, завладеет мой юный галантный поклонник и будет нежно его лелеять до конца дней.

Покончив со своим делом, мой посетитель застегнул штаны и удалился почти без слов, забрав с собой театральный костюм; я же, полная стыда, осталась на постели обнаженной — и, сжавшись в комочек, лила слезы. Наутро, однако, мне вновь принесли carte-de-visite, потом еще — и еще. Каждый раз появлялся новый костюм — и, по просьбе моего покровителя, я должна была представать в очередном наряде перед его критическим взглядом. Но день ото дня он все реже заговаривал о моей роли, а костюмы все меньше и меньше подходили для сцены. Улучшения в них он теперь вносил споро и решительно, свободно орудуя руками. Раза два он демонстрировал костюм на себе: шелковые чулки и белье, подвязки, тонкая сорочка, меховой палантин. Однажды он втиснул себя в корсет и заставил меня за расшнуровкой обращаться к нему «миледи». В то памятное утро он также нарумянил себе щеки, накрасил губы и натянул на себя какое-то причудливое восточное одеяние. Или же, подражая благородному примеру миссис Чарк, надевал на меня бриджи, мужской шелковый плащ, парчовую треуголку и черного цвета сапоги. Затем выводил меня на короткую прогулку через Ковент-Гарден, где мы покупали корешки и травы. Однако вскоре, несмотря на все эти причуды, я начала ему надоедать.

Долго теперь он у меня не задерживался, наше совместное занятие длилось считанные минуты и проходило на более привычный манер. День-другой он вообще не показывался. Как-то перед обедом я шла мимо театра «Ковент-Гарден» — и что же увидела? «Мирской путь» выдержал уже три представления, через две недели спектакли прекращались, а в следующем месяце труппа выезжала на гастроли в два других театра. О, бедная, бедная Слабость!

— А что же ваш кавалер? — полюбопытствовал я. — Уж он-то наверняка мог бы защитить вашу честь и спустить с лестницы этого пройдоху распорядителя!

— Защитить мою честь! — Элинора в волнении тряхнула локонами, но, помолчав, заговорила более спокойно. — Я все это время его не видела — и, конечно же, была озадачена его отсутствием. Между тем, от любви я сделалась совсем больна. В поисках суженого я добралась до Спитлфилдза — как и вчера, пешком, — и что же увидела? Ту самую груду развалин, которая и сейчас обозначает место, где стояло скромное жилище моего дорогого отца. Здание обрушилось в глухую полночь, дождливой порой, как падает замертво посреди улицы ломовая лошадь.

— Ага, и ваш юный поклонник погиб! — проговорил я с сочувственным вздохом.

— Нет-нет! — возразила она. — О, если бы это было так! Он уцелел, вот в чем жалость. Увы, погибли мои дорогие родители, которые покинули дом сквайра с позором и в горести. Оба… оба были раздавлены… их кости все еще… все еще там, внизу…

Элинора оказалась не в состоянии подробно обрисовать судьбу несчастных, но тем не менее и я, вместе с ней, был расстроен до глубины души. После короткой паузы, в продолжение которой Элинора почти не отнимала от лица носовой платок, она отерла глаза в последний раз и вновь приступила к рассказу:

— Говорят, галантность таит в себе все пороки. Равным образом и порок не обходится без галантности. Днем позже мой ухажер явился ко мне на Грейт-Харт-стрит, куда я вернулась, исполненная скорби. По его словам, он был на гастролях с труппой — в Бате. Исполнял должность главного суфлера; ему обещали роль со словами, но обманули… Разве я не получала от него писем? Нет? Неужели? Вмешался, воскликнул он, какой-то негодяй. Кто бы это мог быть? Мистер Ларкинс? Нет, конечно же, нет. Нет-нет! — джентльмен с самой безупречной репутацией, мистер Ларкинс…