Что же это такое все-таки с ним происходит, черт возьми? Что за крайности такие? Почему он способен выступать лишь в двух противоположных ипостасях – либо в виде жестокой агрессивной скотины (Грызуна чуть не убил, едва представился случай), либо в виде оголтелого пацифиста? А где же золотая середина, господа? Ведь все шло не так уж и плохо, он уже почти сделал первый свой шаг к свободе…

Игорь прекрасно знал, в чем дело. Он наложил табу на себя-Иштархаддона , загнал Хадди в карцер, подобный тому, в котором сидел сейчас сам, оставил право на существование только себе-Гоше . И лишил себя, таким образом, возможности нападать и защищаться.

Все было совсем несложно. Постучать кулаком в дверь, позвать вертухая, попроситься на аудиенцию к Шабалину (только к нему, от Блохина тошнит уже до невозможности). Снова пообещать сотрудничество. И перейти, наконец-то, к этому самому сотрудничеству. Дать волю истосковавшемуся по работе Хадди – не на всю катушку, конечно – только одному его указательному пальцу. Пусть нажимает на кнопку – ему не привыкать быть палачом. Замочить десятка три всяких там Ядринских-Зюбановых-Ремцовых-Шириновских. Все равно им хана…

Нет, нет, нет, тупо твердил себе Гоша. Я так больше не могу. Не могу. Я боюсь этой злобной твари – той, что сидит у меня в подкорке. Если я выпущу ее, она снова начнет мной командовать. Так уже было. Не для того я перезагружался, чтобы снова начинать убивать. Нет, нет… нужно подумать…

Он шагал по карцеру. Он думал. И не находил ответа.

* * *

В карцер ворвались, когда он спал. Ослепили фонарем, немедленно вкатили в шею инъекцию транквилизатора. Ах да, четыре дня прошло – давно уже пора. Скрутили руки за спину, защелкнули наручники. И потащили куда-то полуволоком.

Просторный кабинет, яркий свет лампы в лицо, ухмыляющаяся физиономия Блохина. Чистенький, гад, благоухает одеколоном, а вот от Гоши разит как от бомжа.

– Не противно тебе меня нюхать, начальник? – спросил Игорь. – Я щас еще и пёрну громко – испорчу тебе всю атмосферу.

– Перди сколько влезет, – сказал Блохин. – Сейчас еще и обгадишься – я тебе обещаю.

– Нечем гадить. Кормить надо лучше…

– Найдешь чем, – сказал Блохин и с размаху въехал Гоше в скулу тяжелым кулаком.

Когда радужные пятна перестали расплываться в глазах, Гоша приподнял голову и сплюнул кровью на пол. Он лежал на боку, над ним огромной тушей нависал не кто иной, как Бобров. Грызун собственной гнусной персоной. Блохин сидел в кресле в углу кабинета – вальяжно закинул ногу на ногу, похлопывал дубинкой по ладони привычным движением.

– Это Михаил Станиславович, мой новый помощник по воспитанию, – пояснил Блохин. – По твоему воспитанию, Маслов. Сейчас он начнет тебя воспитывать – вбивать в твою тупую башку вечные истины о вежливости, хорошем поведении и преданности хозяину. И будет воспитывать до тех пор, пока ты не перевоспитаешься. Убить я ему тебя не дам, не надейся, но мало тебе не покажется. Приступай, Миша. Кажется, Маслов, бугай этакий, тебя недавно обидел? Можешь дать ему сдачи.

И Грызун приступил. Он схватил Игоря за грудки, вздернул его вверх и прислонил к стене.

– Что, красавец, довыпендривался? – прохрипел он. – Ща я тебе бестолковку отремонтирую. Набью по батареям, будешь печенками рыгать…

Он плюнул в лицо Игорю. Игорь плюнул бы в ответ, но нечем было – во рту сухо, только ржавый вкус крови. Ладно, ерунда, подумаешь, в рожу харкнули…

– Давай, бодайся, Грызун, – прошепелявил он. – Отрабатывай сучью пайку, парчушка!

Грызун, само собой, знал, что на тюремной фене означает последнее слово. Обиделся, заревел медведем и начал молотить кулаками – по голове Гоши, поддых ему, а когда Игорь упал, то еще и ногами по почкам, по ребрам…

Гоша извивался на полу, уворачивался от ударов и держался из последних сил. Удерживался не от того, чтобы закричать – больно ему было, конечно, но он уже притерпелся к боли. Он удерживал Иштархаддона, не давал ему вырваться на волю. Скручивал ему руки, прижимал его бородатую морду к полу. Хадди метался в дикой ярости, вскипающей все более с каждым ударом Грызуна. "Пусти меня, – кричал он, – пусти, мой слабый брат и я убью этих плохих людей! Они недостойны жизни!" А брат Игорь, хоть и слабый, держал своего сильного братца надежно, словно в тисках, и сам удивлялся своей мощи, даже наслаждался ею. Вот, значит, как – можем, если захотим. Это занятие сильно отвлекало его от происходящего в реальности – а именно от пыхтящего, вспотевшего от усердия Боброва, работающего всеми конечностями.

Игорь знал, что в состоянии сейчас вскочить на ноги и справиться с обоими – и с Грызуном, и с Блохиным, забить их до смерти, несмотря на то, что руки его закованы за спиной в наручники, а Блохин вооружен пистолетом. Достаточно только дать волю Иштархаддону.

Этого-то он и боялся. Это испортило бы все окончательно.

Наконец Блохин решил, что достаточно.

– Эй, стоп, Миша, – сказал он. – Как там этот хлыщ, жив еще?

– Жив, – тяжело отдуваясь, пропыхтел Грызун. – Пару п…дюлей еще можно навесить.

– Ладно, хватит. Пусть до завтра поваляется. Завтра снова потренируешься.

На этот раз Гошу не волокли – он шел сам. Хромал на обе ноги, едва ковылял, но шел. Болело немилосердно все – руки, ноги, голова и туловище. Внутренние органы вели себя странно – казалось, что они отрывались с положенных мест при каждом шаге и дружно падали вниз живота. Глаза заплыли, превратились в узкие щелочки – ни черта сквозь них не было видно. Ну и ладно – чего там разглядывать-то, в темном карцере?

Терпение, терпение, терпение, говорил себе Гоша.

* * *

В следующие три дня Гошу избивали три раза. Бил, само собой, Грызун под надзором Блохина. Все происходило по вышеописанному сценарию – Грызун дубасил Гошу, а Гоша – Иштархаддона. Для завершения этого неравнобедренного треугольника недоставало одной стороны – чтобы Иштархаддон отдубасил Грызуна, после чего Грызуну, без сомнения, пришла бы смертушка, причем очень быстро.

Именно этого Игорь Иштархаддону не позволял. Таким образом, воспитательный процесс действительно шел – только воспитывался не Гоша, а Хадди. Гоша на деле показывал ему, кто хозяин в доме. Подумаешь, работенка – вырваться на волю и за полминуты вырвать глотки ненавистным врагам. Это мы все умеем, это развлечение для крутомясых дебилов. А вот ты научись пересидеть, переждать, подчиниться и притвориться сломленным, чтобы, в соответствии с законами стратегии и тактики, сохранить в невредимости свою армию, состоящую, увы, всего из одного человека – самого себя, пусть и изрядно раздвоенного. И когда наконец, дождавшись своего часа, правильного часа, двинешь ты в бой свою армию, когда наступит час твоего триумфа…

Триумф пока рисовался в виде чего-то крайне неясного, неопределенного, разновидности миража в пустыне. Однако, шаг за шагом добиваясь успехов в перевоспитании Иштархаддона, Гоша получал моральное удовлетворение – хоть небольшую, но все же компенсацию за жуткое неудовлетворение со стороны избитого до крови тела. Впрочем, тело проявляло удивительную живучесть и способность к восстановлению. Прокорчившись после очередной экзекуции несколько часов на бетоном полу карцера, Гоша вдруг переставал чувствовать боль и засыпал. Стало быть, организм, хоть и отравленный спецслужбистской химией, не совсем забыл креаторские навыки и осуществлял самоисцеление в автоматическом режиме. Это обнадеживало Игоря.