Мать Леонарда не хотела и думать об этом. Она считала, что ей не вынести тягот переезда, тем более в дом, где водятся привидения. Рита большую часть времени проводила у себя в спальне — она листала журналы или смотрела «Шоу Майка Дугласа», держа на тумбочке стакан с «водой». Иногда она преображалась, затевала кипучую хозяйственную деятельность, украшая каждый уголок дома перед Рождеством, или готовила сложные обеды из шести блюд. Сколько помнил Леонард, мать всегда либо затворялась от людей, либо настойчиво пыталась произвести на них впечатление. Единственным знакомым ему человеком, не уступавшим Рите по непредсказуемости, был Фрэнк.

То была забавная игра: пытаться определить, от кого он унаследовал психическую неустойчивость. Было множество потенциальных источников: семейные древа обоих кланов — Бэнкхедов и Ричардсонов — сгибались под тяжестью неполноценных плодов. С обеих сторон имелись алкоголики. Сестра Риты, Рут, вела лихую жизнь по части секса и финансов. Ее несколько раз арестовывали, и, насколько ему было известно, она по крайней мере однажды пыталась покончить с собой. Далее шли бабушки и дедушки Леонарда, в чьих нравственных устоях было нечто отчаянное — они как будто пытались сдержать бурный поток. Несмотря на отцовскую внешнюю скрытность, Леонард знал, что тот страдал депрессией, к тому же был мизантропом, в пьяном виде склонным ругать простонародье, и подвержен припадкам мании величия, во время которых поговаривал о переезде в Европу и о роскошной жизни.

Дом соответствовал представлениям Фрэнка о себе. Этот дом был гораздо лучше и больше, чем те, которые Фрэнк мог бы себе позволить при других обстоятельствах: гостиная, тщательно отделанная деревянными панелями, камин, облицованный плиткой, и четыре спальни. Как-то раз, вернувшись из лавки пораньше, он повез Риту с Леонардом посмотреть дом. Когда они приехали, Рита отказалась выходить из машины. Тогда Фрэнк повел туда семилетнего Леонарда. Они обошли дом вместе с агентом, Фрэнк показал сыну, где будет его новая спальня на втором этаже, показал и задний двор, где тот сможет, если захочет, построить домик на дереве.

Они вернулись к машине, где их дожидалась Рита.

— Леонард хочет тебе кое-что сказать, — объявил Фрэнк.

— Что? — спросил Леонард.

— Не умничай. Сам прекрасно знаешь что.

— Мам, там нет никаких кровавых пятен, — сказал Леонард.

— А еще? — подтолкнул его Фрэнк.

— Весь пол совсем новенький. В прихожей. Там плитка новая.

Рита все так же прямо сидела в машине. Она была в солнечных очках, которые надевала всегда, когда выходила из дому, даже зимой. Наконец она основательно приложилась к своему стакану с «водой» — с ним она нигде не расставалась, в нем постоянно позвякивали кубики льда — и вышла из машины.

— Возьми меня за руку, — сказала она Леонарду.

Вдвоем, без Фрэнка, они поднялись по ступенькам на крыльцо и вошли в дом. Вместе осмотрели все комнаты.

— Что скажешь? — спросила Рита, когда они закончили.

— Хороший дом, кажется.

— Тебе не страшно было бы тут жить?

— Не знаю.

— А сестра твоя что?

— Она очень хочет сюда переехать. Папа ей рассказывал, как тут. Сказал, что она сама может выбрать себе ковер.

Прежде чем дать ответ, Рита потребовала, чтобы Фрэнк повел ее ужинать к Брайанту. Леонарду хотелось вернуться домой и поиграть в бейсбол, но они заставили его пойти с ними. У Брайанта Фрэнк с Ритой заказали мартини, довольно много. Вскоре они уже смеялись и целовались, издевались над Леонардом за то, что он не хочет есть заказанные устрицы. Рита внезапно решила, что убийство — вещь привлекательная. Оно придает дому «историю». В Европе люди привыкли жить в домах, где кого-то убили или отравили.

— Не знаю, чего ты так боишься там жить, — пожурила она Леонарда.

— Я не боюсь.

— В жизни не видела таких нервных. А ты? — спросила она Фрэнка.

— Никогда в жизни, — ответил Фрэнк.

— Я не нервничал, — сказал Леонард, начиная злиться. — Это ты нервничала. Мне все равно, где жить.

— Раз так, мы тебя с собой не возьмем, если не перестанешь так себя вести!

Они продолжали смеяться и пить, а Леонард вылетел из-за стола и принялся рассматривать музыкальный автомат, снова и снова нажимая на кнопки.

Спустя месяц семейство переехало в дом 133 по Линден-стрит, и Фрэнк с Ритой в придачу к новому дому приобрели новый повод для ругани.

Все это, как позже узнал Леонард от своих психотерапевтов, приравнивалось к морально жестокому обращению. Не то, что тебя заставили жить в доме, где было совершено убийство, но то, что превратили в посредника в делах родителей, которые постоянно спрашивали твое мнение, когда ты был еще слишком мал, чтобы его иметь; то, что заставили чувствовать некую ответственность за родительское счастье, а впоследствии — несчастье. Шли годы, менялись психотерапевты, и со временем Леонард научился приписывать едва ли не каждую черту своего характера психологической реакции на родительские скандалы: свою лень, стремление достичь как можно большего, тенденцию к уединению, желание обольщать, свою ипохондрию, чувство неуязвимости, отвращение к себе, самовлюбленность.

Следующие семь лет прошли бурно. В доме постоянно устраивались вечеринки. В город всегда приезжали какие-нибудь торговцы антиквариатом из Цинциннати или Чарльстона, их надо было развлекать. На этих пьяных сборищах Фрэнк сидел во главе стола, подливал всем выпить, взрослые разгуливались, вскрикивали, женщины падали со стульев, платья их взлетали. Мужчины средних лет забредали в спальню к Джанет. Леонарду с Джанет на этих вечеринках приходилось подавать собравшимся напитки или закуски. Много раз, когда гости вечером расходились, а иногда и при них, разгорались ссоры, Фрэнк с Ритой орали друг на друга. Леонард и Джанет, каждый в своей спальне, на разных этажах, включали музыку погромче, чтобы заглушить крики. Скандалили из-за денег, из-за неумения Фрэнка вести дела, из-за Ритиных трат. Когда Леонарду исполнилось пятнадцать, брак родителей распался. Фрэнк ушел от Риты к бельгийке по имени Сара Кооревиц, торговавшей антиквариатом в Брюсселе, с которой он познакомился на выставке в Манхэттене и, как выяснилось, завел роман еще пять лет назад. Спустя несколько месяцев Фрэнк продал лавку и переехал в Европу, как и обещал. Рита закрылась у себя в спальне, предоставив Джанет и Леонарду самостоятельно заботиться о себе и заканчивать школу. Через полгода, когда навалились кредиторы, Рита героическим усилием встряхнулась и нашла работу в местном центре для молодых христиан, со временем каким-то чудом стала его директором, все ребята любили ее и называли «мисс Рита». Часто она работала допоздна. Джанет с Леонардом сами готовили себе ужин и расходились по своим комнатам. Казалось, в этом доме если кого-то и убили, то их семью.

Однако так думал человек, страдающий депрессией. В то время — начинающий энтузиаст депрессии. Странным в болезни Леонарда оказалось то, что поначалу он едва ли не получал от нее удовольствие. Его приступы мрачности на ранней стадии болезни говорили скорее о меланхолии, нежели об отчаянии. Он находил нечто приятное в том, чтобы бродить по городу в одиночестве, чувствуя себя всеми покинутым. Было даже некое чувство собственного превосходства, правоты, возникавшее от того, что тебе не нравятся вещи, которые нравятся твоим ровесникам: футбол, болельщицы-заводилы, Джеймс Тейлор, мясо. Его друг Годфри увлекался группами вроде Lucifer’s Friend и Pentagram, и Леонард одно время часто слушал их дома у Годфри. Поскольку его родители не выносили инфернальный шум, приходилось слушать в наушниках. Сначала их надевал Годфри, включал магнитофон и начинал молча извиваться, при этом потрясенное выражение его лица свидетельствовало о той бездне порока, в которую он погрузился. Потом наступала очередь Леонарда. Они проигрывали песни задом наперед, чтобы расслышать скрытые сатанинские послания. Изучали зловещие слова и изображения чего-нибудь разлагающегося на обложке. Чтобы слушать музыку одновременно, а не по очереди, Леонард с Годфри таскали у родителей деньги и покупали билеты на концерты в «Парамаунте». Стоять в очереди под нескончаемой портлендской моросью, в компании сотни других трудных подростков — в такие моменты Леонард сильнее, чем когда-либо, ощущал, что и он к чему-то приобщается. Они посмотрели Nazareth, Black Sabbath, Judas Priest и Motordeath — группу, честно говоря, хреновую, зато там выступали голые женщины, приносившие в жертву животных. Никто не мешал тебе быть фаном тьмы, ценителем отчаяния.