Глава семьи, цыган по имени Годо, был молодым, крепким еще парнем с широкими плечами и неискоренимой страстью к воровству. Девушка его, невенчаная любовь по имени Цара, смеялась, глядя фильмы Кустурицы на мобильном айфоне. Вероятный отец Годо, дед Пугло, кряжистый еще и крепкий алкоголик, сидел за рулем. За Кибиткой бежал, потому что был наказан, цыганистый паренек в рубашке и без портков, со скрипкой. Звали его Ай Пацан. Отец наказал Ай Пацана за то, что тот украл у Цары кошелек и помаду, поэтому от самой Австрии до Венгрии бедняга Ай Пацан не имел права сесть на Кибитку. Также на Кибитке сидели Индюк по прозвищу Жожо, и собачка по кличке Ибуца-2, а еще чернявое привидение, которое все звали просто – Привидение Кибитки. В принципе, она на хрен не было нужно семье цыган, но поскольку Привидение не весило ничего – дед Пугло проверил это, взвесив привидение на ярмарке, – его оставили из жалости.…

цыган Годо весело, с огоньком, оглядел свою семью, и сел на Кибитку. Почесал в мотне, и свернул самокрутку. Жирно, густо запахло марихуаной.

– Годо, ай годо, дай курнуть! – задорно крикнул пацан, игравший на скрипочке задорную, с огоньком, песню про цыган, Кустурицу и Балканы.

– Пошел на хер, – пожадничал Годо.

– Нет так нет, – сказал Ай Пацан.

Прыгнул на край Кибитки и вопросительно глянул на Годо. Но тому было глубоко безразлично, так что Ай Пацан решил, что срок наказания истек. Он с любовью посмотрел на Цару. Та ухахатывалась, глядя в айфон.

– Что, опять Кустурица? – спросил Ай Пацан.

– Нет, ролики с молдаванами гляжу на Ютубе, – сказала Цара.

– Скажи, а ты знаешь…. – задумчиво сказал Ай Пацан.

– Что Земля сверху похожа на колесо от Кибитки? – сказал он.

– Что грязь похожа на волосы цыгана? – сказал он.

– Такая же черная и блестящая, – сказал он.

– Что мир, он как Кибитка, а цыган, он как ветер? – сказал он.

– Что если говорить «ай дорогой», то все москвичи сразу тают и дают денег, – сказал он.

– Годо! – сказала Цара.

– Прекрати давать наркотики ребенку! – сказала она.

– Пошли на хер, – сказал Годо лениво и поправил шляпу.

Колеса Кибитки скрипели. Индюк помалкивал, хотя умел разговаривать. Это ведь был аутентичный цыганский индюк.

– Какой сегодня год? – спросила Цара деда Пугло.

– Ай, сейчас погадаю, – сказал он.

– Тысяча девятьсот сорок первый, – сказал он, поглядев в календарь.

– Ай плохой будет год, чую, – сказала Цара.

– Сиди сучка, да помалкивай, – сказал дед.

Цара стала делать то, что ей велел дед Пугло. Кибитка въезжала на поле маков, красных, как рубаха Годо. Ну, когда-то, подумала Зара со стыдом, потому что она была плохая хозяйка, и вещи мужчин пообносились и поистрепались уже давно. За это ее трахали и Годо и дед Пугло и Ай Пацан и даже кобыла Ибуца. Зара с предвкушением подумала о грядущем вечере и потянулась. Маки алели, словно раскрытые губки цыганки. Ну, и верхние тоже. Маки были раскрыты, словно зев матки. Маки… жужжали. Цара не поверила своим ушам, и покачала головой. Но маки жужжали! Цара сказала:

– Жужжит!

– Мохнатка твоя сейчас зажужжит, – сказал цыган Годо.

– Ой, извините, – сказал он.

– Ай, мохнатка твой сейчас зажужжит, – сказал он.

– Нет, правда жужжит, – сказал Ай Пацан.

– Да, жужжит, – сказал Индюк Жожо

– Жужжит, – сказали хором все.

– Ж-ж-ж-ж, – сказали маки.

Жужжание нарастало, стало грозным, как у шмеля, и потом небо почернело. Только тогда цыгане догадались глянуть наверх и обомлели. Небо было черным из-за самолетом «Шмайсер», которые сбрасывали на поле бомбы. Это сам Адольф Гитлер послал целую эскадрилью отборных асов, чтобы они расправились с цыганской семьей в рамках начавшегося праздника Холокост-1941

– Гребанные цыгане, – кричали летчики.

– Ха-ха, – кричали они.

– Яволь, – кричали они.

Годо поступил, как цыган и мужчина. Он отбросил от себя Цару, дал пинка Ай Пацану, пихнул старика Пугло, и спрятался в яму, прикрывшись Кибиткой. Все остальные тщетно умоляли его пустить их в укрытие тоже. Годо делал вид, что ничего не слышит, и прижимался к индюку, которого прихватил с собой на всякий случай. Ну, если еда кончится. Гремели разрывы, летали бомбы, кричали дети, и все это выглядело очень красиво, и аутентично. Наконец, бомбежка кончилась. Конечно, никто не пострадал. Годо вылез из-под Кибитки, и обнял свою семью.

– Ай как я рад снова найти свою Семью! – сказал он.

– Ай, как воняет, – сказал он.

Это Ай Пацан не выдержал ужасов бомбежки…

* * *

…спустя два дня цыганская семья, с песнями и плясками, проезжала мимо поля, на котором дымились трубы огромных черных зданий без окон. Здания были по периметру обнесены колючей проволокой. Гавкали овчарки. Стояли на вышках часовые.

– Ай Годо, – сказала Цара.

– Давай проедем мимо, – сказала она.

– С какого хера ли?! – удивился Годо.

– Мы люди честные, к чужим разборкам отношения не имеем, – сказал он.

– А здесь… может это фабрика какая? – сказал он.

– Заедем, ты будешь сосать за деньги, Ай Пацан играть на скрипке, Индюк показывать фокусы, Дух Кибитки – тырить кошельки, – сказал цыган.

– Я буду лежать на Кибитке, смотреть в небо и думать ай романтичные мысли про то, что колесо ай круглое, земля ай круглая, вода ай мокрая, и тому подобную философичную херь, – сказал Годо.

– А я? – сказал дед Пугло, и всем стало стыдно.

– Ай как мы могли забыть деда Пугло, – сказал Годо.

– Ты… ты тоже будешь сосать за деньги! – сказал он.

– Ай хорошо! – воскликнул дед Пугло.

Семья, с песнями и плясками, подъехала к воротам городка. На них было написано. «Обратного выхода нет, это концентрационный лагерь Аушвиц, вам конец, придурки».

– Ай, пугают, – сказал цыган, и посмеялся.

– Открывайте ворота, гомосеки! – заколотил он ногой

Дед Пугло диву давался, глядя на то, какой тупой у него сын. Впрочем, он вроде бы подобрал пацаненка в Молдавии, вспомнил старик Пугло. Теперь понятно, подумал он. Ворота открылись, и навстречу им вышел огромный комендант лагеря, в серой шинели и с черепом и костями на рукаве.

– Вы кто такие? – сказал он.

– Цыгане… – сказал он.

– А чего такие грустные? – сказал он.

– Не аутентичные, – сказал он.

Годо взял бубен, Ай Пацан сыграл на скрипке, Цара расстегнула коменданту ширинку, а Индюк показал пару фокусов. Кобыла Ибуца и старик Пугло просто жались в сторонке и шарились друг у друга в мотне.