— Я прибыл по приказу командира крейсера, фрегаттен-капитана фон Келлера.

— Вы прибыли сюда только потому, что лично вам и вашему фон Келлеру не хватает мужества умереть в морском сражении, как полагается истинным морякам! Вот почему вы стоите сейчас перед нами!

Несмотря на то что рычание Бредгоуна становилось все более грозным, Канарис стоически выслушал весь его монолог. Правда, порой ему казалось, что он находится не в командирской рубке боевого корабля XX столетия, а в каюте капитана какого-то пиратского фрегата времен Черной Бороды и «Острова сокровищ». Но обер-лейтенант понимал, что сейчас не время предаваться эмоциям.

— Германцы никогда не страшились смерти, — как можно сдержаннее напомнил он командиру «Глазго». — Но обязан обратить ваше внимание, что сейчас крейсер «Дрезден» находится в территориальных водах Чили.

— Ах, вы уже находитесь в чилийских территориальных водах?! — саркастически взревел Бредгоун, ударяя кулаком по столу — Кто бы мог предположить?!

Командир «Глазго», конечно же, успел пропустить порцию-другую виски, но это лишь укрепляло Канариса в мысли, что он действительно оказался на шхуне «Испаньола», в каюте одноногого капитана мятежников Сильвера, только что приказавшего поднять над своим кораблем «Веселый Роджер». Не хватало только пиратского попугая с его кличем: «Пиастры! Пиастры!»

— Причем находимся мы в территориальных водах Чили с согласия местных властей, которые уже извещены.

Канарис понимал, что морякам «владычицы морей» Великобритании наплевать на территориальные амбиции каких-то там местных чилийских властей; как понимал и то, насколько унизительным является для него, офицера германского Военно-морского флота, вымаливать у них пощаду, прикрываясь суверенитетом этой нищей, совершенно беспомощной в военном отношении страны. Однако никаких иных аргументов у него не было. Унизительность его положения подчеркивалась еще и тем, что эта невоспитанная скотина Бредгоун даже не предложил ему, офицеру-парламентеру, кресло.

— Нет, вы слышали, господа? — обратился тем временем командир крейсера к сидящим справа и слева от него офицерам. — Эти боши решили, что они имеют право нападать на нас, прячась между какими-то прибрежными островками, чтобы прикрываться затем международными соглашениями о территориальных водах и прочей чепухе, которая в военное время, да к тому же у берегов полудиких латиносов, абсолютно никакого значения не имеет.

— Чили не является воюющей страной. Нападая на корабль, пребывающий в ее территориальных водах, вы грубо нарушаете соответствующие нормы международного морского права, — спокойным, официальным тоном проговорил Канарис, стараясь придать своей речи дипломатичность. — Можете не сомневаться, что реакция на ваши действия правительств и Германии, и США, не говоря уже о правительствах Латинской Америки, будет очень резкой.

Как ни странно, на сей раз аргументы Маленького Грека подействовали; во всяком случае, они заставили капитана второго ранга поумерить свой сарказм и приглушить пиратский рык. Вот только заставить его отказаться от желания окончательно расправиться с «Дрезденом» они не могли.

— Положения морского права, обер-лейтенант, мне известны не хуже, чем вам, — угрюмо пробубнил Бредгоун.

— Не сомневаюсь, сэр, — склонил голову в аристократическом поклоне Канарис.

— Однако я получил приказ уничтожить крейсер «Дрезден» любой ценой, где бы он ни находился. И я выполню этот приказ, чего бы мне это ни стоило. Что же касается юридических тонкостей, то пусть о них позаботятся наши дипломаты, которые, уверен, как-нибудь сумеют объясниться с дипломатами Чили. Так и передайте своему командиру. Вы слышите меня, обер-лейтенант?!

— Не сомневайтесь, сэр, передам.

— После того как вы вернетесь на борт крейсера «Дрезден», у фон Келлера будет ровно час для того, чтобы обсудить с офицерами создавшееся положение и сообщить о своем решении. Если к этому времени сообщения не последует, мои матросы будут говорить с вами языком бортовых орудий. Станете утверждать, что это несправедливо?

— Не стану, сэр.

— Потому что не посмеете.

— Позволю себе заметить, что наши парни тоже не прочь поразмяться у орудийных капониров, — вызывающе ухмыльнулся Канарис, понимая, что предаваться артистизму дипломатии уже бессмысленно. — И уж поверьте, дело свое они знают.

Кренц давненько не виделся с Мюллером, в последнее время их общение происходило только по телефону, поэтому с особым вниманием присмотрелся к нему. Нет, ни военные тяготы, ни годы какой-то особой печати на его лицо так и не наложили. Худощавые, скуластые щеки, широкий, слегка выступающий подбородок; узкий, слегка расширяющийся к кончику нос; высокий, с большими неровными залысинами лоб и темные, излучающие иронично-усталый взгляд, глаза…

— И все же позволю себе напомнить, Кренц: ничто так не навевает подозрение, как кристальная чистота подозреваемого.

Несмотря на свое высокое положение и особый статус «неприкосновенного» в государстве, ни во внешности шефа гестапо, ни в его манерах ровным счетом ничего не изменилось. В них по-прежнему не проявлялось ни армейской суровости, ни генеральской амбициозности. Он так и оставался обладателем простаковатого, лишенного какой-либо аристократической утонченности или арийской строгости лица крестьянина, которого только что мобилизовали и обмундировали. Словом, одного из тех лиц, которых во множестве можно наблюдать в строю только что призванных в армию состарившихся резервистов.

— Ничто так не навевает подозрение, как кристальная чистота подозреваемого, — медленно, словно бы смакуя каждое слово, повторил Кренц. — Звучит как изречение древних.

— Как изречение истинных полицейских, профессиональной чертой которых во все времена оставалась крайняя подозрительность.

— Но вы-то вне подозрения, господин группенфюрер!

— Что еще более подозрительно.

— Но уж вы-то вне всякого подозрения! — воскликнул оберштурмбаннфюрер, отказываясь воспринимать логику шефа гестапо.

— У фюрера нет людей, которые были бы вне подозрения. Их попросту не осталось.

— Кроме нас, сотрудников гестапо, — решительно покачал головой Кренц, ощущая, что за словами шефа гестапо скрывается то ли скрытая угроза, то ли мрачное пророчество.

— Как, впрочем, не осталось их и у Сталина, которому фюрер неподражаемо подражает, — не обратил внимания на его опасения Мюллер, причем фразу эту он произнес ворчливо и как бы про себя.

Кренц, конечно, понял, что эти слова не предназначались ему, тем удивительнее было слышать их. Если бы следователь не знал столь хорошо Мюллера, с которым проработал почти двенадцать лет, наверняка заподозрил бы его в провокации. Но дело в том, что шеф гестапо к мелким провокациям никогда не прибегал, во всяком случае по отношению к своим подчиненным.

— Однако для всех нас важно, чтобы вы оставались вне аргументированного… подозрения.