Один пассажир, смуглый, небольшого роста, с восточным лицом, Лизе очень не понравился. У всех были сумки большие и маленькие, сетки, авоськи и коробки, даже у хорошо одетых дам имелись при себе пластиковые пакеты из дорогих магазинов. У самой Лизы был в руках картонный пакет магазина «Веnetton» с кожаной курточкой для Ксении и двумя одинаковыми большими коробками печенья из дьюти-фри для Инны Сергеевны и Мони. Любимый европейской молодежью «Benetton» недавно открыли на Невском, в двух шагах от дома, печенье можно было купить в любом магазине, включая круглосуточный киоск напротив их окон, но Ксения и дед трепетно относились к иностранным подаркам. Правда, в киоске могло не найтись двух одинаковых коробок для стариков, и что тогда? Страшно представить! Ольга от себя послала Моне толстый махровый халат, синий в золотых разводах.

– Моня твой – настоящий Мафусаил! – восхищалась Ольга, выбирая в магазине из груды халатов самый нарядный..

Лиза взглянула на ценник и ужаснулась:

– Очень дорого, давай что-нибудь попроще поищем.

– Ты только подумай, когда мы были девчонками, он уже был «дед», теперь нам по сорок, а он все еще «дед»! Прямо какой-то Вечный жид! Кстати, кто это, Вечный жид?

– Персонаж христианской легенды позднего европейского Средневековья, – машинально ответила Лиза.

– Да? А я думала, что так называют очень старого еврея. – Ольга внимательно рассматривала халат.

– Вечный жид никогда не умрет, этот персонаж много раз использовали в литературных сюжетах, например, Шелли, Жуковский, – объяснила Лиза голосом первой ученицы.

Ольга улыбнулась:

– Моня – Вечный жид, а ты – вечная отличница.

– Кстати, знаешь, что интересно? После того как Моне в синагоге выдали справку, что он еврей, ну, для отъезда моих, дед потихоньку обратно стал евреем. Я его вожу в синагогу раз в месяц, он там тусуется со стариками... Смешно, правда?

– Что смешного? Возвращаются люди к религии предков, – возразила Ольга, потрогав крестик на груди.

Монин халат занял полчемодана, поэтому в руке у Лизы пакет. И у всех так, что-нибудь обязательно в чемодан не влезет. А вот у этого смуглого паренька ничего не было. Только маленький рюкзачок за спиной. А что у него в рюкзачке? Взрывное устройство?

Лиза всерьез раздумывала, не позвать ли ей службу безопасности. Ну и пусть она окажется смешной, не сдадут же они ее в полицию за ложный вызов. А вдруг он и правда... террорист?

Поднимаясь по трапу рядом со смуглым «террористом», Лиза обреченно думала: «Все. Не решилась вовремя, теперь все!» На входе в самолет в последний раз мелькнуло: «Сейчас возьму и убегу, своим предчувствиям надо доверять!»

– Здравствуйте! – подхалимски улыбнулась она стюардессе, понимая, что упустила последнюю возможность предотвратить теракт, и двинулась к своему месту.

Лиза даже не удивилась, обнаружив себя рядом с «террористом». «Он, наверное, мусульманин. Говорят, если на мусульманина пописать, он не сможет взорвать бомбу, потому что нет смысла умирать нечистым... Жаль, что я не мужчина». Она не могла вспомнить, не анекдот ли это.

По другую руку от «террориста» сидела пожилая женщина. Лиза бережно свернула куртку, привычно порадовалась бирке «Calvin Klein» на подкладке, сняла и расправила шелковый шарф с бирочкой «Donna Karan», вытянула ноги, с удовольствием посмотрев на ботинки «Pollini». «Жизнь удалась!» – подумала она словами из анекдота про новых русских и хихикнула. Часть Лизиного сознания в полете была совершенно не в себе, а другая часть спокойно за ней наблюдала. Что же делать, так бывало всегда.

Еще не набрав полностью высоту, самолет вдруг резко ухнул вниз и загудел. В салоне напряженно замолчали. «Курточка Ксюшина пропадет, жалко, она именно такую клянчила...» – тоскливо подумала Лиза. Лизин сосед-«террорист» вытащил крошечный Коран, а его пожилая соседка – иконку. После пяти минут напряженного молчания, когда стало очевидно, что все в порядке, Лиза и «террорист» облегченно улыбнулись друг другу. «Ну ты и дура, матушка, – сказала себе Лиза, – попробуй лучше поспать, гроза международного терроризма».

Поспать не удалось, зато удалось подумать.

Разговоры с Ольгой и встреча с родителями растревожили ее. Ольгу не видела два года, родителей год... С Ольгой провела три дня, потом съездила к родителям и вернулась к Ольге. Хорошо, что от нее улетала, не так грустно.

...Родители уехали год назад. Перестройку не выдержали. Перебивались как-то, Костя вообще зарплату не получал полгода, Веточка работала страховщицей. Веточкина подруга уехала в Германию, писала письма, как хорошо, как спокойно, и пособия хватает, даже могут откладывать и в соседнюю страну съездить, например, в Париже были. Веточка вздыхала, перечитывала. Потом вдруг приходит вечером и спрашивает Моню:

– Папа, а можно как-нибудь восстановить документы, что вы – еврей?

Моня всполошился:

– Я... я в детстве и молодости был евреем, а потом русским. А сегодня на рынке я слышал «проклятые еврейские жиды», так один продавец другому говорил. Я на всякий случай отошел подальше, к помидорам и огурцам, и там немножко постоял, ведь это я «проклятый еврейский жид». А что? Тебе зачем?

– Папа, давайте возьмем справку, там посмотрим.

Документы восстановили, взяли Моне справку в синагоге. В справке черным по белому значилось: «Михаил Данилович Бедный, в метрике Моисей Давидович Гольдман, является евреем».

Веточка все организовала, проявила вдруг резвость, прежде ей не свойственную. Моня смеялся:

– Я, Михаил Данилович Бедный, в девичестве Моисей Давидович Гольдман...

Получив справку в том, что он еврей, Моня ужасно загордился. «Дед полностью изменился, – веселилась Лиза. – Приобрел национальное самосознание. Пытался представляться Давидовичем, хотя последние пятьдесят лет прожил Данилычем, важничал, через каждое слово говорил с достоинством: „Лично я считаю...“

Все остальное оказалось несложным. «Проще пареной ре-пы», – гордо повторяла Веточка. Что-то в этом просторечном выражении отвечало ее внутреннему состоянию, наверное, несочетаемость ее самой, советской инженерки Веточки, и близкой жизни в сердце Европы. Сдали документы в немецкое консульство, немецкое консульство убедилось, что Костя, Монин сын, хоть и русский по паспорту, тоже еврей. Разрешили Косте въехать в Германию и русской Веточке вместе с ним как члену семьи.

Лизу не звали, понимали, что не поедет. А Моню уговаривали, упрашивали. Вечерами, набегавшись по своим предотъездным делам, Веточка плакала, сердилась и снова плакала:

– Папа, как же вы без нас? Посмотрите, какая бедность вокруг. Что нас ждет! Я хочу хотя бы в конце жизни пожить!

– Я понимаю, что там хорошо, а здесь плохо, но я лучше хочу, чтобы мне было плохо здесь... где мне хорошо, – запутался Моня. – В общем, я с Лизой останусь. И могилка Манина здесь...

– Лизочка, доченька, ты понимаешь, как я жила, – объясняла, как просила прощения, Веточка. – Я всю жизнь прожила через попу...