За баней, в старом мангале Иван развёл костерок из обрезанных смородиновых веток. Сначала огонь дымил, а потом затрещал, как надо. Иван потрошил учебник и кидал в костёр – как неудачную рукопись. «Чемоданов», не повинный ни в чём, мучился у него на глазах и исчезал. Гибли жёлтые листы советской эпохи. Австриец, надо же!.. Поделом тебе, русский Обломов.

Тут страшно, по-былинному, ему захотелось приникнуть к земле, уйти в неё замертво, но не навек, а так, чтобы сложить груз и вернуться лёгким.

Перед домом, на лужке с белым клевером, он распластался и земля, как капустный лист, оттянула боль. Успокаиваясь, Иван видел простые истины: никто, кроме него, не совершал этот выбор – раз; он не смог бы выбрать иначе – два; и три – страдать за свою дурь полезно. Кто сказал, что человеку на земле вредно страдать?

«Вставай – простынешь!» – шаркая мимо, велела бабушка. Дедушка поддакнул ей из окна: «Ты что это вздумал? Ночью заморозки! Иди, возьми раскладушку!» Тут вышла мама в белой шали – наперекор чёрной дачной земле. «Отстаньте от него! – сказала она. – Вы что, не видите – у человека затменье солнца!»

Иван со вздохом встал и больше уж не пытался сбыть вину ни в огонь, ни в землю. Только бабушке, не утерпев, обмолвился, как устал от собственной натуры, бездеятельной, с комплексом вины. Бабушка, однако, посчитала его претензии на сочувствие сплошной халтурой: «Устал – так меняй!» Тогда он и сам перестал себе сочувствовать, взял молоток и пошёл что-нибудь к чему-нибудь прибить. Благо, в доме было ещё довольно ветхих стен, утеплителя и вагонки.

В те дни на его одинокий мобильный пришёл звонок. Звонил Андрей и попал своим настроением точно в ноту Ивана. «Здесь такая жарища! У меня даже депрессия началась. Весь мир – какой-то Дисней-лэнд. И я, дурак, уж который год шатаюсь по аттракционам. Море чужое, болтовня пустая, деньги – пыль. Никаких желаний. Единственное, чего по правде хочу – чтобы жара спала!»

Как помочь ему, Иван вот так, в пять минут, придумать не смог. Они уже хотели прощаться, как вдруг Андрей ляпнул:

– А ты знаешь – я ведь набрался духу, поговорил с ней! Пришёл и говорю: я к вам без цветов, чтобы вас зря не компрометировать. Выходите за меня замуж завтра, или через год – если вам, допустим, меня надо узнать, проверить…

– И что? – с тревогой спросил Иван.

– Ну а сам как думаешь? Покачала головой и говорит: может быть, вы очень даже отличный человек, вполне допускаю, но проверять не стану. Я свой выбор сделала, у меня Луиджи. А если начну сомневаться – так меня в клочья разорвут рыцари вроде вас… Луиджи – этот её стекольный мастер, – он, оказывается, с пятнадцати лет её любит. Но пока на дом они никак не накопят, потому и не женятся. Вот так-то.

– Ну а ты что ей ответил? – живо спросил Иван.

– А я, как в сказке. Повесил голову и ушёл. Конечно, горько, стыдно. Но и смешно – как я понял по разговору, я далеко не первый к ней вот так завалился!.. И, знаешь, вроде бы отпускает это безвыходное чувство, примиряюсь. Всё равно, конечно, разруха. От работы тошнит, от жары тошнит… Я уж думаю: пойти что ли, рисовать поучиться? Или петь? Помнишь, я в детстве пел в хоре?

– Конечно, – бодро отозвался Иван. – Обязательно! Пойди, поучись! И вообще, давай, возвращайся!

Сознавая формальность своих советов, сердцем чувствуя отчаянное положение друга, он предпринял иррациональный, но всё же, обладающий внутренней логикой шаг. Взял у бабушки молитвенник и – за Андрея – прочёл с форзаца стих Богородице. Андрей любил Богородицу. Нестабильно, чередуя раскаяние с претензиями, он всё же сознавал своё Православие, и Иван ему в этом завидовал. Во всяком случае, он надеялся: прочитать за Андрея молитву – не пустое дело.

Август сворачивал к осени. На дожди у дедушки разболелась спина. Он лежал на кровати крючочком. Конечно, радикулит – не самая опасная болезнь, понимал Иван. И всё же, в такие дни жизнь ложилась на него, как плита. Напрасно он называл себя распущенным нытиком. Это не помогало. «Не хватает веры, – понимал он. – Веры, доверия у меня нет – вот в чём беда».

Накрытый своей благополучной жизнью, совершенно ею придавленный, Иван попытался понять парадокс и пришёл к выводу: наверное, потому так происходит, что в ясную погоду человеку видно, что в действительности это за зверь – жизнь. А когда штормит, тебе не до обобщений. Ты просто борешься со штормом, побеждаешь – и счастлив.

Но нет, и шторма ему не хотелось. Как-то безвыходно, сунув в карман ветровки складной нож и пакет, он бродил по душистому предосеннему лесу. В густом аромате мелькали то семейка опят, то подберёзовик. Приняв дары, Иван возвращался и с полным пакетом шёл к бабушке.

А дальше начиналась маята. Бабушка садилась при нём и диктовала, как чистить грибы, на сколько частей разрезать, как мыть – в скольких водах, в какой кастрюле, как и в чём варить. Иван исполнял беспрекословно череду её указаний. И чувствовал между делами, что теряет остаток равновесия. Все тревоги, какие случались с ним за год, разом собрались с силами и налетели. Он раздумывал: велика для Бэлки беда – выйти замуж за этого австрийца? И сразу затем: как там сложится у Кости? И дальше: не увезла ли Оля Макса в Малаховку? Нет, – утешал он себя. – Не могла увезти. Через его просьбу «Ради Христа!» – вряд ли…

Однажды под утро ему приснился ясный, ветреный сон: по всей Руси, мимо заброшенных коровников, мимо пьяных деревень, он мчится, и чем древнее луга, тем легче на сердце. Как-то раз Иван уж ездил с бухты-барахты в глушь – подо Ржев, там без вести пропал его прадед. На лугу, в окружении перелесков, он устроил тогда привал. Бросил на траву куртку, лёг и минут через пять почувствовал, что весь состоит из природы. Как будто всё сложное содержимое вышло из него, и на освободившееся место зашли леса и луга. Как аквариум полон водой, так он оказался залит Иван-чаем, белыми и розовыми головками клевера, крупной ромашкой. Да, отличное, первозданное место досталось ему. Видимо, людям ещё не позволено было залетать в этот рай, только шмелям. И даже тот факт, что часть луга оказалась кем-то скошена, не нарушала красоты иллюзии. Мало ли что скошено! Может быть, само как-нибудь…

Иван решил переговорить с мамой. Не обидится ли она, если он уедет дня на три?

Как всегда в конце августа, Ольга Николаевна была растеряна, полна детских печалей об уходящем лете. Три месяца оно напрасно грело землю, не послав ей ни любви, ни работы. С горя она села вязать сыну свитер.

– Ну как, побудете без меня? – спросил Иван.

– Мне уже всё равно, – объявила Ольга Николаевна. И Иван пошёл сообщить об отъезде остальным.

Бабушка надулась, дедушка примолк.

– Ну что вы обижаетесь! Три дня! – возмутился Иван. – Так ведь тоже, в конце концов, не честно!

И вечером уехал в город – с тем, чтобы завтра на рассвете стартовать в путь.

* * *

В день отъезда он вышел из дому позже, чем собирался – чуть-чуть проспал. Начинался час-пик. Иван подумал, что, пожалуй, успеет ещё проскочить до пробок, но у гаража его поймала Оля.

– Подвезёшь до метро? А то у меня машина в сервисе.