– Понятно. В котором часу вы приходили утром?

– Обычно часам к семи. В половине восьмого будила его, а завтракал он в восемь.

– А когда вы уходили?

– Точно сказать не могу, сэр. В десять тридцать или в одиннадцать. Иногда, наверное, чуть позже.

– Вы не запомнили, что было в среду первой недели вашей работы? Вероятно, в десять часов утра вы еще были в «Сен-Мало»?

– А то как же, была, сэр. Я никогда не уходила раньше десяти.

– Да, верно, вы сказали об этом. Но вот что мне важно узнать: был ли в ту среду в десять часов дома мистер Феликс?

– По моему разумению, вроде был, сэр.

– Да, вот только мне необходимо установить это наверняка. Вы можете определенно утверждать, что он находился дома?

– Если начистоту, сэр, то не могу.

– Хорошо. А в четверг? Вы видели мистера Феликса в четверг?

Женщиной овладели сомнения.

– Я видела его по утрам раза два или три, – сказала она, – но не уверена, было ли это в четверг. Хотя вполне возможно.

– Вы можете точно сказать, в котором часу он позавтракал в то утро?

– Нет, сэр. Что б уж совсем точно, я сказать не могу.

Клиффорду стало ясно, что миссис Мерфи, пусть она производила впечатление рассудительной и неглупой особы, совершенно бесполезна как свидетельница. Он провел в ее доме еще некоторое время, упорно задавая ей важные вопросы, но не добился ничего значимого. Она действительно подтверждала все, сказанное Феликсом о том, как было налажено его хозяйство, но на основе ее показаний ни один адвокат не сумел бы построить убедительного алиби.

Когда Клиффорд снова вернулся в город, уже пробил час дня, и он решил пообедать в «Грешеме», чтобы заодно опросить персонал ресторана.

Метрдотель, с которого Клиффорд начал, ничего не знал. Он передал фотографию Феликса своим подчиненным, и в результате сыскался один, вспомнивший художника. По его словам, Феликс ужинал у них как-то вечером недель пять или шесть назад. Официант, итальянец по национальности, Феликса хорошо запомнил, потому что принял его сначала за соотечественника. Но, увы, точной даты мужчина назвать не смог, а больше никто не помнил лица художника. Клиффорд с глубочайшим сожалением констатировал, что показания официанта-итальянца столь же бесполезны, как и слова миссис Мерфи. Для самого адвоката все это служило подтверждением правдивости истории, рассказанной Феликсом, и он проникался к французу все бо́льшим и бо́льшим доверием. Но личное мнение – это одно, а показания и улики в зале суда – совершенно другое.

Добравшись до своей конторы, он написал Боншозу с просьбой срочно связаться с ним по возвращении в Лондон.

На следующий день Клиффорд вновь посетил Брент. Феликс заявил, что ездил поездом в Лондон каждый вечер той роковой недели, и адвокат рассчитывал найти кого-либо из железнодорожных служащих, кто заметил его частые появления на станции. Он опросил всех, и наконец ему попался билетный контролер, обладавший некоторой информацией. Да, подтвердил он, Феликс совершал регулярные поездки. Каждое утро отправлялся в Лондон в 8.57 и возвращался каждый вечер в 18.05. Но контролер заметил также, что в последнее время он не пользовался этими поездами, зато по вечерам покидал Брент либо в 18.20, либо в 18.47. Рабочий день контролера заканчивался в семь, и потому он ничего не знал о времени возвращения Феликса из Лондона в такие вечера. А найти кого-то еще, знавшего об этом, Клиффорду не удалось. К тому же, вновь разочаровав адвоката, контролер не мог вспомнить, когда именно художник сменил свое привычное расписание. И, уж конечно, от него не удалось добиться твердого подтверждения, что художник ездил в Лондон в тот самый четверг.

После этого Клиффорд пешком дошел до «Сен-Мало» в надежде обнаружить по соседству дом, откуда была бы достаточно хорошо видна усадьба Феликса, что его обитатели могли заметить молодого человека в судьбоносный четверг. Но и здесь он не добился толка. Никаких домов в непосредственной близости от усадьбы не оказалось.

Мучительно раздумывая, что делать дальше, адвокат вернулся в лондонский офис. Там его ждали другие неотложные дела, и остаток дня, как и два последующих, он был слишком занят ими, чтобы серьезно размышлять над делом Феликса.

Утром четвертого дня поступило письмо от Лусиуса Хеппенстола, адвоката Королевской коллегии. Оно было отправлено из Копенгагена, и коллега сообщал, что находится в Дании в связи с судебным процессом, но надеется вернуться в течение недели и они с Клиффордом смогут встретиться и вместе обсудить дело.

Клиффорд едва успел дочитать письмо, как секретарь объявила о прибытии к нему в приемную некоего молодого человека, который, впрочем, вошел, не дожидаясь формального приглашения. Он был высок, строен, темноволос и темноглаз, с небольшими черными усиками и коротким, чуть крючковатым носом, придававшим ему некоторое сходство с хищной птицей.

Боншоз, подумал Клиффорд и не ошибся.

– Вы еще не слышали об аресте мистера Феликса? – спросил адвокат, указывая гостю на кресло, куда тот мог сесть, и протягивая коробку с сигарами.

– Нет, ничего не слышал, – ответил Боншоз на хорошем английском языке лишь с небольшим акцентом. У него была живая и подвижная манера двигаться, порой резкая, словно внутри срабатывали некие пружинки. – Не могу даже выразить, насколько я был поражен и даже шокирован, получив вашу записку. Но ведь это все какой-то абсурд! Нечто совершенно невероятное и неслыханное! Любой, кто знает Феликса, скажет вам, что он попросту не способен совершить подобное преступление. Лично мне кажется очевидным, что произошла глупая ошибка, и она скоро будет непременно исправлена. Не так ли?

– Боюсь, дело не столь простое, мсье Боншоз. К несчастью, улики против вашего друга очень убедительны. Конечно, почти все доказательства всего лишь косвенные, но в совокупности они выглядят неопровержимо. Буду честен с вами и не стану скрывать: в данный момент я пока не вижу, каким образом можно выстроить линию его защиты.

Молодой человек не сдержал удивленного жеста.

– Ваши слова пугают меня! – воскликнул он. – Они звучат устрашающе. Неужели вы считаете, что ему могут вынести обвинительный приговор?

– Как ни прискорбно, но именно это я и имею в виду. Все может закончиться плачевно, если только не обнаружатся неизвестные пока нам факты, проливающие иной свет на его дело.

– Какой ужас! – вскрикнул Боншоз в отчаянии заламывая руки. – Ужас! Сначала бедняжка Аннетта, а теперь еще и Феликс! Но неужели же ничего нельзя сделать? Или я вас неправильно понял?

Голос и манеры молодого человека выдавали неподдельную тревогу и волнение.

Мистер Клиффорд с удовлетворением наблюдал за ним. Радовала искренняя преданность Боншоза другу и непоколебимая вера в него. Феликс не мог быть законченным злодеем, если оказывался способен вызывать к себе столь дружеские чувства. Адвокат тоже сменил тон: