Журналисты уже узнали о вечерней драме. Их фургоны выстроились у обочины, спутниковые тарелки развернуты к небу. С десяток репортеров расположились перед ними, нацелив камеры и микрофоны на мой газон. Эван загораживает меня большим телом, стараясь сделать все возможное, чтобы мое лицо не попало в сводки утренних новостей.

Но детектив Джонсон их словно не замечает.

– В котором часу он пришел?

– Около десяти. – Мой голос звучит ровно, дыхание уверенное, и я отвечаю только на заданный вопрос. Ни слова больше, ни слова меньше.

– Почему он оставался в доме так долго?

– Потому что ему пришла в голову сумасшедшая идея, что мой муж жив. Он заявил, что Уилл должен ему деньги.

Она вскидывает бровь при слове «сумасшедшая».

– В прошлый четверг, когда приходили ко мне, чтобы подать заявление, вы были с этим согласны. Когда я спросила вас, уверены ли вы в том, что ваш муж был в том самолете, вы ответили «нет». Вы тоже думали, что, возможно, он все еще жив.

– В последние две недели было слишком много эмоций.

Говорить правду, но обтекаемую, – вот ключ к искусству лжи.

Детектив Джонсон записывает мой ответ в свой блокнот, сопровождая его большим знаком вопроса. Я знаю, каким будет ее следующий вопрос, еще до того, как она его задает.

– А теперь? Сейчас вы думаете, что ваш муж все еще жив?

Я сооружаю на лице несколько недоуменное выражение.

– Но тогда я была бы такой же сумасшедшей, как Корбан, разве не так?

– Это не ответ.

Как и ее замечание не вопрос – не тот, на который я собираюсь отвечать.

– Миссис Гриффит, у вашего мужа был пистолет?

– Я не в курсе.

– Он когда-нибудь ходил на охоту или в тир?

– Вы спрашиваете меня, умел ли он обращаться с пистолетом?

– Да.

– И я снова не в курсе.

– Достаточно на сегодня. Уже поздно. – Эван приобнимает меня. – Я позвоню вам утром, чтобы договориться о времени полного опроса, когда миссис Гриффит отдохнет.

Детектив Джонсон не в восторге, но все же уступает. Она сверлит мне взглядом спину между лопаток, когда я поворачиваю к машине Эвана.

Репортеры уже тут как тут и срываются с места, как беговые лошади, выпущенные из калиток, устремляясь по газону с микрофонами и камерами наперевес. Они выкрикивают мое имя и, перебивая друг друга, задают кучу вопросов, которые я не могу разобрать.

– Без комментариев! – рявкает Эван, удерживая их рукой на расстоянии, и помогает мне забраться в его джип. Через две секунды с ревом заводится двигатель, и мы срываемся с места.

– Тебе надо отдохнуть, – говорит он, когда мы сворачиваем за угол. В салоне тихо работает радио на волне какой-то местной радиостанции и ощущается запах самого Эвана, кожи и специй. – Я разбужу тебя, когда мы приедем туда.

Я сползаю пониже на сиденье, громко зевая.

– Куда туда?

– Ко мне домой. И прежде чем ты скажешь хоть слово, нет, я не повезу тебя в отель, так что даже не начинай.

Я и не начинаю. Я слишком устала, чтобы спорить. Я закрываю глаза и незаметно для самой себя засыпаю.

Просыпаюсь в незнакомой комнате и не сразу вспоминаю, где я. В комнате для гостей в доме Эвана, с отдельной ванной и замком на двери. Он был прав; кровать более чем удобная. Я вытягиваюсь на матрасе размера кинг-сайз, гадая, как тут очутилась. Последнее, что я помню, – это как Эван сказал, чтобы я отдыхала. Когда я закрывала глаза, мы только-только отъехали от моего дома.

События последней ночи всплывают в моем мозгу в режиме «стоп-кадр». Черное тело выскальзывает из тени в моей гостиной. Голос Уилла у меня в ухе, говорящий мне, чтобы я уходила. Похотливая ухмылка Корбана. Его мозги на стене кабинета, лужица густой, липкой крови из дыры в его черепе на ковре. Очень, очень много крови.

Без предупреждения к горлу волной подкатывает тошнота. Я вскакиваю с кровати, бегу в туалет и едва успеваю. Последний раз я ела вечность назад, и в желудке почти ничего нет, но меня все равно рвет, снова и снова, пока не остается одна только желчь. Я избавляюсь от тошноты, но головокружение не отпускает.

Уилл там был, я в этом уверена. Он был в… скольких? В десяти метрах от меня? Его голос преследует меня: «Айрис, уходи оттуда. Я уже еду». Несмотря на угрозы Корбана и обуревавший меня ужас, единственное, что я почувствовала, когда услышала в трубке слова Уилла, было облегчение. Облегчение оттого, что он жив, что он идет за мной, что наконец после всех этих страданий и боли я увижу его снова.

А сейчас? Сейчас я ощущаю только этот десятитонный груз разочарования из-за того, что обещанного так и не произошло, и смутный страх перед тем, что будет дальше.

Я чищу зубы новой зубной щеткой и зубной пастой из мини-тюбика, которые нашла на тумбочке в ванной, выбираю футболку и пару йога-легинсов из стопки одежды Сюзанны, которую Эван оставил для меня на комоде, а затем выхожу в коридор.

У Эвана роскошный дом. Высокие потолки, богатая лепнина, солнечные, просторные комнаты, отделанные в нейтральных тонах, каждая последующая еще красивей, чем предыдущая. Я не торопясь иду по коридору, вертя головой направо и налево, восхищаясь тонким вкусом Сюзанны, пока не оказываюсь перед закрытой дверью. Последняя комната слева, я знаю, чья она. Если открою дверь, то увижу, что стены внутри выкрашены в розовый цвет.

У лестницы останавливаюсь около стены, увешанной фотографиями в рамках – свадебные портреты и снимки, сделанные на отдыхе, вперемежку с более поздними детскими фото. В самом центре – черно-белая фотография прекрасной темноволосой женщины с крошечной девочкой на руках. Мое сердце сжимается от жалости к двум людям, которых я не знала, и особенно к мужчине, чьи тяжелые шаги слышу внизу. Как он ходит мимо этих фотографий каждый день? Закрывает глаза? Отворачивается? Я бы не смогла.

Я тихонько спускаюсь вниз по лестнице, где ощущается явный запах чего-то горелого, отчего мой пустой желудок скручивает очередной приступ тошноты. Я жду, пока он пройдет, потом иду на шум и оказываюсь в кухне настоящего шеф-повара – темные шкафы и сверкающая стальная утварь. Эван стоит у кухонного острова, нарезая на доске красный перец длинными, тонкими ломтиками.

– Привет, – говорю я.

Он поднимает взгляд, потом делает быстрый, резкий вдох носом. Это рефлекс, одна из тех непроизвольных реакций на боль, легочный аналог вздрагивания. Я знаю, потому что то же самое происходит и со мной – воспоминания накатывают на меня, когда я меньше всего этого ожидаю.

– Извини, – говорю я и поворачиваюсь, чтобы уйти. – Пойду переоденусь.

– Нет, нет, все нормально. – Он прочищает горло и мотает головой. – Ну, не то чтобы совсем нормально, но я приду в себя. Скоро.