В мой последний день в Нью-Йорке погодные гуру предсказывали, что на город должно обрушиться не менее фута снега, что означало полную блокаду, пока не разгребут все сугробы. Впервые за свое рабство в «Сэси синьорз» я мечтала о том, чтобы снег не пошел. С самой катастрофы Джек–Мадди, или инцидента, как я это про себя называла, я чувствовала себя Хэном Соло, которого сунули в углеродную заморозку (сам факт, что я проводила аналогию между своей безнадежной любовью и «Звездными войнами», был верным признаком того, что Макс заставил меня смотреть дурацкий фильм бесчисленное количество раз). Но сама мысль о том, что отныне я свободна от «Сэси синьорз!», свободна от Роберта, от Пегги, свободна от невыносимо скучных поездок в невыносимо скучные городишки, требующих к тому же соблюдения строжайшей экономии, оптимизм начинал потихоньку согревать мое замерзшее сердце. Поэтому последнее, чего мне бы хотелось, ждать еще целый день, прежде чем я смогу разобрать письменный стол, попрощаться с коллегами и надеяться, что ноги моей больше не будет в промозгло-тоскливом офисе редакции. И, похоже, судьба решила стать на мою сторону: снежная буря, грозящая Нью-Йорку, в последнюю минуту неожиданно свернула с назначенного курса к югу, пощадив нас.

Я также была рада попрощаться с Энид, некрасивой, молчаливой особой сорока с чем-то лет, которой предстояло стать моей преемницей (она уже притащила постер с взлохмаченным котенком, судорожно вцепившимся в ветку дерева, и предупреждением «Держись», начертанным внизу, который и собиралась повесить на перегородку рядом с любимой картинкой из комикса «Кэти», как только бывшая хозяйка клетушки уберется отсюда). Последнюю неделю я обучала ее своим нехитрым обязанностям. Временами мороз шел по коже, особенно когда Энид пялилась на меня стеклянными глазами, приоткрыв рот, и даже если я что-то спрашивала, продолжала таращиться несколько секунд, прежде чем ответить. Я так и не поняла: то ли мои наставления настолько утомляли ее, что она приучилась спать с открытыми глазами, то ли она была настолько замкнутой, что не могла общаться с нормальными людьми. А может, влюбилась в меня с первого взгляда и молчала в моем присутствии, как громом пораженная? (Впрочем, она выглядела почти бесполой, так что в последнее верилось слабо). Я понятия не имела, где Роберт ее выискал: хотя Энид утверждала, будто имеет опыт работы в журналах, пришлось объяснять ей, что не стоит заключать каждую фразу в кавычки, если при этом она никого не цитирует.

– Не нужно ставить в кавычки собственные описания, собственные мысли, только чтобы подчеркнуть их смысл, – напомнила я в свое последнее утро, проглядывая статью о Нью-Йорке, которую заставила ее написать для практики.

– Но я цитирую себя, – настаивала Энид, тяжело дыша ртом.

Я вздохнула и устало потерла глаза, напомнив себе, что всего через несколько часов мне больше не будет дела ни до Энид, ни до журнальной колонки. Кроме того, я не сомневалась, что Роберту понравится ее работа: в ее статейке о Манхэттене город выглядел почти столь же «привлекательным», как район пыльных бурь из «Гроздьев гнева». И я уже заметила, что Пегги просто обожает Энид. Несмотря на мои упорные попытки наставить Энид в искусстве выводить из себя Пегги: конфискация ее любимой кофейной чашки, бесконтрольное использование офисных запасов кофе, подача каждодневных заявок на расходы из редакционного бюджета, – Энид в первый же день принесла из дома кофейную чашку украшенную смелым заявлением «Я люблю свою кошечку», которую старательно мыла каждый день. И стоило Пегги промаршировать по коридору строевым шагом, как Энид под любым предлогом выскакивала к ней и облизывала с головы до ног. Пегги была на седьмом небе: мало того, что главный враг вот-вот уберется, на смену ему придет та, кого она превратит в личную приживалку.

– Знаете, ваш голос вроде бы мне знаком. Вы никогда не звонили в «Рилейшншип рэдио»? – вдруг спросила моя преемница.

– Нет, – твердо ответила я.

– Обожаю доктора Блум. Слушаю ее каждый день. Несколько недель назад звонила женщина в точности с таким же, как у вас, голосом, – продолжала Энид. – Представляете, какой ужас: она спала с мужем лучшей подруги…

Класс. Мало того, что обо мне пошла дурная слава, так она даже не поняла, в чем суть дела!

– Во всяком случае, это была не я, – отрезала я и удрала в туалет, прежде чем Энид принялась развивать тему.

Я подумывала улизнуть сразу после обеда: что они со мной сделают – уволят?! – но Оливия и Элен преградили мне путь и потащили в общую комнату, где устроили церемонию прощания с тортом и содовой. Я была так тронута, что даже почувствовала угрызения совести за недавний бойкот дней рождения. Но поблагодарила всех, заверила, что мне будет не хватать редакции и милых коллег (наглая ложь, разумеется, но что я еще должна была сказать?), пожала руку Роберту, расписала, как ценила возможность писать для журнала, что, как внезапно поняла, было чистой правдой, хотя я ненавидела каждое его задание. Может, эта работа была не особенно престижной и тем более любимой, но оказалась ступенькой на пути к новому, лучшему назначению, и за это я была благодарна «Сэси синьорз!». А когда бисквитный торт и содовая подошли к концу, я на крыльях бушующего в крови сахарного кайфа выскочила из офиса. Свободна! Наконец-то свободна!

Наутро пошел снег, но поскольку я все равно собиралась остаться дома и закончить сборы, особого значения это не имело. Главное, чтобы аэропорт был открыт через неделю, чтобы я смогла вылететь в Чикаго, а в промежутке пусть на город хоть муссон обрушится, мне абсолютно все равно.

Я как раз паковала фотографии в пузырчатый пластик, когда зазвонил телефон. Скорее всего, это Макс: мы собирались вечером поужинать пиццей и посмотреть фильм, и он обещал заехать в видеопрокат по пути на фотосессию, назначенную на сегодня. Он уже три раза звонил с сотового, притворяясь, будто хочет посоветоваться со мной по поводу выбора кассеты (как ни странно, когда фильмы выбирал Макс, все, что бы я ни предложила, неизменно отсутствовало, так что он спокойно действовал по своему усмотрению).

– Ни за что не поверю, что у них нет «Неспящих в Сиэтле», «Дневников принцессы» и «Проблеска надежды», – сказала я в трубку, не озаботившись поздороваться.

– Алло! Клер?

Это оказался не Макс… а женщина. И не просто женщина. Мадди.

– Мадди? – переспросила я, хотя точно знала, кому принадлежит серебристый голос на другом конце линии. Недаром я провела не менее десяти часов в телефонных беседах с лучшей подругой, так что трудно было принять ее за агента, пытавшегося уговорить меня застраховать автомобиль или взять льготный кредит в банке.

– Да, – тихо ответила она и, помолчав, спросила: – Я не вовремя? Ты, кажется, ожидала звонка от кого-то другого?

– Да… то есть я думала, что это Макс, но это не важно, – поспешно заверила я, тяжело плюхнувшись на диван. Странно, как сильно я нервничала, разговаривая с человеком, когда-то настолько мне близким, что она просила меня проверить, равномерно ли удалены волосы по линии бикини.

– Я звонила тебе в редакцию, но мне сказали, что ты больше там не работаешь. Когда ты уволилась?