— Как это выгнала? За что?

— Зоя какую-то редкую книжку из КОДа домой взяла… почитать.

— Но это же полная ерунда! А куда смотрит райком?

— Райком смотрит на обком. Из-за тебя ее выгнали, сукофрукт! Понял?

— Не понял…

— Она видела, как ты Зою ночью на руках нес. Мимо проезжала.

— Действительно, маленький у вас город. «Не сойтись-разойтись, не сосвататься…»

— «…вдалеке от придирчивых глаз…» — закончил Колобков куплет из фильма «Дело было в Пенькове».

— «…в стороне от придирчивых глаз…» — поправил Скорятин.

— Ну, стреляемся или женишься?

— Сначала стреляемся, а потом тот, кто выживет, женится. Идет?

— Идет. Жутко хочется выпить! — вздохнул Илья. — Перестройку погубит сухой закон.

…У Зелепухина, встретившего гостей старорежимными поклонами, они пили морс графинами, закусывая холодцом с хреном, и нарезались до плаксивой приязни, до сопливых мужских откровенностей, о которых утром вспоминаешь со стыдом и отвращением. Колобков рассказал, как три года носил портфель за одноклассницей, а она спуталась с второгодником. У того на плече была пороховая наколка «Нет в жизни счастья!», Илья сделал себе такую же, занес инфекцию, чуть руку не отняли, в последний момент достали импортный антибиотик и спасли. Гена поведал о недождавшейся однокласснице, описав в унизительных подробностях свою первую мужскую оплошность, хотел, видно, утешить, мол, не только у тебя, друг, случаются обломы в личной жизни. Колобков даже всплакнул, потом снова озлобился, хотел вернуться в райком за пистолетами и все же стреляться. Через платок!

— Это как? С завязанными глазами?

— О невежда! И что она в тебе нашла? Через платок — значит дуэль с одним заряженным пистолетом и только гладкоствольным!

— Почему?

— Положено!

— А платок-то зачем?

— Идиот! Смотри!

Бывший музейщик вскочил, с грохотом опрокинув стул. На шум явился Зелепухин, Илья его успокоил, услал, потом вынул из кармана несвежий носовой платок, взялся за один угол, а за другой велел держаться сопернику. Растянув клетчатую материю по диагонали, они оказались друг от друга на расстоянии почти двух метров. Илья, кровожадно глядя на москвича, изобразил с помощью большого и указательного пальцев пистолет:

— Пиф-паф! Понял?

— Нет.

— И чего ты теперь не понял, тормоз?

— Зачем нужен платок, если один пистолет не заряжен?

— В самом деле… Глупость какая-то! — расстроился Колобков и предложил еще выпить.

…Проснулся Гена от скрежещущей сухости во рту. Ему снилось, что он наелся стальных опилок, а запить нечем. Оглядевшись, спецкор осознал, что распростерт на тахте в незнакомой квартире, уставленной с пола до потолка книгами. Колобков лежал напротив, на раскладушке, поверх одеяла, он был в трусах, майке и одном носке с дыркой на пятке. Глаза его страдали.

— Давно проснулся? — спросил Скорятин, с трудом приподнимаясь.

— Давно… Водички принеси!

— Попробую…

Он, шатаясь, добрел до ванной, ужаснулся своему измученному потустороннему лицу, возникшему в провале зеркала, и долго пил из-под крана железную воду. Потом вытряхнул из граненого стакана зубные щетки: большую — синюю, и красную — поменьше, налил воды и побрел в комнату.

— Надо было воду спустить…

— Да?

Жидкость в стакане напоминала яблочный сок с мякотью.

— Ладно, давай…

— Может, лучше пива?

— Мне сегодня на аппарате докладывать.

— Тогда возьми бюллетень.

— Коммунисты не болеют. Собирайся!

— За пивом?

— К Зое.

— Пешком?

— Слабо к любимой женщине по бережку тридцать верст, а?

— Не слабо!

— Ладно, не бойся! Я машину заказал. Вроде как в район поеду.

— Ты же докладываешь…

— А вот я и не поеду. Поедешь ты! Николай Иванович отвезет. Купи что-нибудь пожрать. Там в сельпо ничего нет, кроме частика в томате. И выпить тоже возьми. Подожди, у меня, кажется, остался талон на водку…

…Снова зашуршал селектор.

— О величайший! — послышался сладкий, как рахат-лукум, голос Жоры Дочкина. — У меня все готово. Ты идешь?

— Иду! — Он вынул из пакета бутылку «Абрау-Дюрсо», обернул газетой и тяжело поднялся из кресла.

В приемной пахло валерьянкой. Ольга успокаивала Телицыну, которая рыдала, придерживая живот.

— Вот! — укорила секретарша и показала на заявление «по собственному желанию», придавленное надкушенным яблоком.

— Не нашли? — спросил главный редактор, пряча за спиной бутылку.

— Н-е-е-т! — раззявилась беременная.

— А вы скажите: «Черт, черт, поиграй да и отдай!»

— Как?! — от удивления растеряха перестала плакать. — Почему?

— Так бабушка Марфуша говорила.

Увидав на пороге шефа, Жора склонился в восточном поклоне:

— О долгожданнейший! — и сдернул, как фокусник, газету с журнального столика.

На блюде лежали любимые бутерброды босса: ломтики бородинского хлеба, а сверху жирная балтийская килька с зеленым лучком. На отдельной тарелке сгрудились белые с прожелтью слизистые грузди. «Серебряная казенка», вынутая из морозилки, искрилась изморозью.

— Это тебе, — Гена протянул шампанское.

— Я же не пью шипучку.

— Жену побалуешь.

— Спасибо, о щедрейший! — Жора разлил тягучую водку по рюмкам. На стекле остались оплывшие следы от пятерни.

— Ну, как говорил Шарончик, кто не пьет — тот идиёт!

— Мы же Танкиста помянуть хотели! — напомнил Скорятин.

— Ах да! За Деда!

— За Поликарпыча!

Через минуту затеплилось в груди, потом отпустило сердце, а главное — перестала болеть душа, точно ее укололи наркозом.

«Интересно, а у Маугли большой?» — равнодушно подумал Гена. — У Будды, где-то написано, был совсем маленький, с пипетку…»

— Повторение — мать учения! — Жора налил по второй.

Продублировали. В теле появилась счастливая легкость.

— Дронова повысили…

— Да ты что! — воскликнул Дочкин так искренне, что стало ясно: знает, подлец, все знает. — Значит, «Клептократию» не планируем?

— А мы ее и не планировали. Запомни и файл сотри!

— Конечно, о предосторожнейший! Что же теперь с Кошмариком будет?