Шум стих, пока он говорил, но многие вскочили, гневно уставившись на карду.

Оглядев зал, словно считал юношу у бара не стоящим его внимания, он очень ясно произнес:

— Мы нанесли поражение Брандину Игратскому, когда он вторгся к нам, потому что Кардун сражался, как одна страна. Как единое целое. А ваши провинции Альберико и Брандин победили потому, что вы были слишком заняты своими пограничными ссорами друг с другом или тем, кто — принц или герцог — возглавит вашу армию, или который жрец или жрица благословит ее, или кто будет сражаться в центре, а кто справа, и где произойдет сражение, и кого боги любят больше. Ваши девять провинций сдались чародеям одна за другой, палец за пальцем. Их переломали, словно цыплячьи кости. Я всегда считал, — протянул он в наступившей тишине, — что лучше всего драться рукой, сжатой в кулак.

И он лениво махнул Эточио рукой, требуя еще выпить.

— Будь проклята твоя наглая кардунская шкура, — сдавленным голосом произнес сероглазый человек. Эточио за стойкой бара повернулся и посмотрел на него. — Будь ты навсегда проклят и погружен во тьму Мориан за то, что ты прав!

Этого Эточио не ожидал, как и все остальные слушатели. Настроение стало мрачно-задумчивым. И еще более опасным, понял Эточио, совершенно не соответствующим яркому весеннему дню, радостному теплу вернувшегося солнца.

— Но что мы можем сделать? — жалобно спросил молодой парень у бара, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Проклинать, пить и платить налоги, — с горечью ответил торговец шерстью.

— Должен сказать, что мне вас всех жаль, — самодовольным тоном произнес одинокий торговец из Сенцио. Это было неразумным замечанием. Даже Эточио, известный тем, что его нелегко завести, почувствовал раздражение.

Молодой человек у бара положительно впал в ярость.

— Ты! Какое ты имеешь право… — Он в ярости застучал по стойке бара и что-то нечленораздельно забормотал. Пухлый торговец из Сенцио улыбнулся высокомерной улыбкой, в свойственной им всем манере.

— Действительно, какое право! — Ледяные серые глаза уставились на наглого торговца. — Совсем недавно я видел, как торговцы Сенцио так глубоко засовывали руки в карманы, чтобы заплатить пошлину и востоку, и западу, что даже не в состоянии были вынуть свое снаряжение, чтобы доставить удовольствие женам!

Громкий, грубый взрыв хохота приветствовал это замечание. Даже старый карду слабо улыбнулся.

— А я знаю, — ответил покрасневший торговец, — что губернатор Сенцио — один из нас, а не прибыл из Играта или Барбадиора.

— А что случилось с герцогом? — резко спросил купец из Феррата. — Вы в Сенцио настолько трусливы, что ваш герцог уступил свою власть губернатору, чтобы не огорчать тиранов. И вы этим гордитесь?

— Гордится? — насмешливо переспросил худой купец. — У него нет времени гордиться. Он слишком занят тем, что смотрит то в одну сторону, то в другую и выбирает, посланнику которого из тиранов предложить свою жену!

Снова раздался взрыв хриплого, горького смеха.

— Для побежденного у тебя злой язык, — холодно ответил сенцианец. Смех прекратился. — Откуда ты, если так резво издеваешься над мужеством других людей.

— Из Тригии, — спокойно ответил тот.

— Из оккупированной Тригии, — злобно поправил сенцианец. — Побежденной Тригии. С барбадиорским губернатором.

— Мы пали последними, — возразил тригиец чересчур вызывающе. — Борифорт продержался дольше, чем все остальные.

— Но он пал, — отрезал сенцианец, теперь уверенный в своем преимуществе. — Я бы не спешил так с рассуждениями насчет чужих жен. После всех тех историй, которые дошли до нас о том, что здесь вытворяли барбадиоры. И еще я слышал, что большинство ваших женщин не так уж сопротивлялись.

— Закрой свой грязный рот! — оскалился тригиец, вскакивая. — Закрой, не то я заткну его навсегда, лживый сенцианский бродяга!

Поднялся страшный шум, громче, чем раньше. Эточио попытался восстановить порядок и яростно зазвонил в колокольчик над стойкой бара.

— Хватит! — проревел он. — Успокойтесь, не то вы все сейчас вылетите отсюда!

Это была суровая угроза, и все утихли.

В наступившей тишине снова раздался сардонический смех кардунского воина. Он уже встал с места. Бросил монеты на стол в уплату по счету и, все еще смеясь, оглядел зал с высоты своего роста.

— Видите, что я имею в виду? — пробормотал он. — Все эти спички-мизинчики тычут друг в друга. Вы этим всегда занимались, не так ли? И полагаю, что так будет и впредь. До тех пор, пока здесь не останется ничего, кроме Барбадиора и Играта.

Он подошел к бару за своей саблей.

— Ты, — внезапно окликнул его сероглазый тригиец, когда Эточио подавал воину его кривую саблю в ножнах.

Карду медленно обернулся.

— Ты умеешь пользоваться этой штукой так же хорошо, как своим языком? — спросил тригиец.

Губы карду раздвинулись в жестокой улыбке.

— Раза два она становилась красной.

— Ты сейчас на кого-нибудь работаешь?

Карду оценивающим, оскорбительным взглядом окинул говорившего:

— Куда ты направляешься?

— Я только что изменил свой план, — ответил тот. — В Феррате ничего не заработаешь. С их двойной пошлиной. Думаю, мне придется отправиться дальше. Я тебе заплачу обычную цену за охрану, мы поедем на юг, в горные районы Чертандо.

— Там неспокойно, — задумчиво пробормотал карду.

Лицо тригийца насмешливо скривилось.

— А зачем ты мне понадобился, как ты считаешь? — спросил он.

Через секунду карду улыбнулся в ответ.

— Когда едем? — спросил воин.

— Уже уехали, — ответил тригиец, поднимаясь и расплачиваясь по счету. Он забрал собственный короткий меч, и они вышли вместе. Когда открылась дверь, в комнату на несколько мгновений ворвался ослепительный солнечный свет.

Эточио надеялся, что после их ухода разговоры утихнут. Но этого не произошло. Юноша у бара пробормотал что-то насчет объединения в единый фронт — замечание, которое было бы просто безумным, если бы не было таким опасным. К несчастью, с точки зрения Эточио, во всяком случае, это замечание услышал торговец шерстью из Феррата, а настроение в зале к тому моменту стало уже таким приподнятым, что эту тему стали развивать.

Это продолжалось весь день, даже после ухода парня. И в тот вечер, уже при совершенно других посетителях, Эточио поразил сам себя, вмешавшись в спор о знатности предков между астибарским торговцем винами и еще одним сенцианцем. Он сказал то же, что говорил карду — насчет девяти тонких пальцев, которые сломали по одному, потому что они так и не сумели сжаться в кулак. Этот аргумент ему был понятен; в собственных устах он звучал разумно. Он заметил, что мужчины закивали еще до того, как он закончил говорить. Это была необычная реакция, она ему льстила: на Эточио редко обращали внимание, разве что тогда, когда он выкрикивал в таверне время.