«Диалог» стал важной и даже сенсационной работой. Почти десять лет Галилей ничего не публиковал. Итальянские книги по астрономии были редки. В новой книге ученого содержалась оживленная дискуссия о системе Коперника, явно имевшая прокоперниковскую направленность, но выдержанная в таких выражениях, что ее можно было читать с чистой совестью, ничего не опасаясь. Как Галилей объяснил в предисловии, в процессе дискуссии должны быть раскрыты экспериментальные свидетельства в пользу подвижности Земли, небесных светил, а также в качестве «бесхитростного рассуждения» его теория о вращении Земли как причине приливно-отливных явлений.

И все это (якобы) не для того, чтобы доказать движение Земли, а дабы показать: несмотря на сказанное другими народами после 1616 года, итальянцы свободны рассуждать о проблемах коперниканизма, как и другие люди. Для этой цели, заявил Галилей, «я принял сторону Коперника в дискуссии, поступив как с чисто математической гипотезой и стараясь всеми возможными приемами представить ее превосходящей гипотезу о неподвижности Земли, причем не безусловно, а против аргументов неких перипатетиков (последователей Аристотеля)»[212]. Это было сделано в ярком литературном стиле. Три собеседника – коперниканец Сальвиати, Сагредо, интеллигентный скептик и новообращенный коперниканец, и последователь Аристотеля Симплисио – мыслили вполне современно, хотя Симплисио был назван не как современный итальянец, а как комментатор Аристотеля, жившего в VI веке и часто цитируемого последователями великого грека.

Галилей часто демонстрировал свой талант полемиста, и теперь дал ему полную волю. Ситуацию смягчало лишь то, что подразумевалась вежливая беседа между тремя джентльменами. Но Галилей использовал все возможные приемы, чтобы сбить с толку бедного Симплисио, ученика Сократа, который вынужден постоянно проявлять свое невежество и некомпетентность в догматах Аристотеля. Открытия, сделанные с помощью телескопа, новая динамика Галилея, теория приливов и современная анти-аристотелевская физика – все было привлечено для поддержки Коперника[213].

Беседа свободно переходила от Земли к небесам и обратно, пока все антиаристотелевские и прокоперниковские доводы не были высказаны и поддержаны, а присущая антикоперниковской системе слабость не стала очевидной. Бедный Симплисио был разбит наголову. Поэтому не слишком убеждает на последней странице его протест:

«Я знаю, если спросить, мог ли Бог в своем бесконечном могуществе и мудрости даровать водному элементу наблюдаемое движение, используя некие иные средства… вы оба ответите, что Он мог это сделать и что Он знает, как это сделать множеством способов, неведомых нашему разуму. Из этого я делаю вывод, что если так, было бы неслыханной дерзостью для любого ограничивать Божественную силу и мудрость собственной фантазией».

Вежливый, но не пылкий ответ Сальвиати:

«Восхитительная, ангельская доктрина, и прекрасно согласуется с другой, тоже Божественной, которая хотя дает нам право спорить о строении Вселенной (возможно, чтобы работа человеческого ума не уменьшилась и не стала ленивее), но добавляет, что мы не можем познать творения Его рук»[214].

Когда Сагредо замечает, как он ждет обещанного Сальвиати описания новой науки о движении «нашего академика» (то есть Галилея), оно не впечатляет. Оно почтительно, правильно, соответствует тому, что папа велел Галилею сказать. Но неубедительно. Страсть и рвение были уже растрачены – на заключение осталась только покорность.

Неудивительно, что папа был уязвлен и раздражен: он разрешил, даже поощрил работу Галилея и теперь сожалел о своей благосклонности. Искренность предисловия представлялась весьма сомнительной, а в заключении слова самого папы о всемогуществе Господа были вложены в уста Симплисио, простака, который на протяжение всей дискуссии терпит поражение в спорах. И папа не мог не согласиться с теми, кто предполагал, что Галилей посмеялся и над спором, и над самим понтификом. Книга оказалась ошибкой и не должна была увидеть свет. Поскольку винить цензоров не было смысла, получалось, что

Галилей как-то их провел. Возможно, он изменил текст? Предисловие и последняя часть книги выглядели не так, как все остальные. Может быть, оно было добавлено уже после того, как цензоры одобрили текст? Теперь иезуиты были против Галилея, и папа решил больше не защищать своего прежнего фаворита. Продажа «Диалога» была приостановлена, и друзья Галилея всерьез забеспокоились. Флорентийский посол получил аудиенцию у папы и сообщил встревоженному великому герцогу (не Козимо, который умер в 1621 г., а его преемнику Фердинанду II, тоже проявлявшему участие к Галилею), что «его святейшество был в гневе и сказал мне, что Галилей посмел вмешаться туда, куда не должен был, – в самые тяжелые и опасные проблемы, которые только могли быть подняты в это время»[215].

Папа был зол и обеспокоен, что, покинув математику ради религиозных споров, Галилей отступил от веры. Он приказал священной канцелярии рассмотреть вопрос, а ученому велел безоговорочно явиться в Рим. Галилей был в шоке. Он не привык к такому обращению и считал, что папа его поддерживает. Кроме того, он был болен. И тем не менее он наделся, что сможет оправдаться и выразить свою безусловную преданность церкви.

На этот раз Галилей не хотел ехать в Рим и заниматься этим делом лично. Никто не хочет сталкиваться с инквизицией, разве что это совершенно необходимо; к тому же он действительно был болен. Но папа решил, что ученый проявляет неоправданную надменность, и не обратил внимания на его жалобы на плохое здоровье, хотя они были вполне разумными – как-никак Галилею уже было почти семьдесят. Наконец папа перешел к открытым угрозам и заявил, что, если ученый не явится в Рим сам, его доставят под конвоем. Галилей прибыл в Рим, но прошло еще два месяца, прежде чем он был допрошен инквизицией. К его немалому удивлению, оказалось, что главное обвинение, выдвинутое против него, заключалось в том, что он проигнорировал запрет 1616 года. Инквизиторы утверждали, что ему было запрещено защищать, поддерживать, изучать и обсуждать систему Коперника, в то время как ученый был уверен, что обсуждать систему ему было позволено – как в «Диалоге». Подтвердить свои слова он мог только клятвой и охранной грамотой, выданной ему в свое время Беллармини. Но Беллармини к этому времени уже умер. Хуже того, инквизиторы, похоже, располагали свидетельствами об обратном. Этих свидетельств Галилей, разумеется, так никогда и не увидел. Речь шла о неофициальной анонимной записке, случайно найденной в бумагах за 1616 год. В ней было перечислено, что могло произойти, если бы Галилей не принял совета кардинала Беллармини[216]. Учитывая существование этого документа, можно было вполне обоснованно предположить, что Галилей не имел права ни писать «Диалог», ни тем более его публиковать. Вероятно, документ все же казался отчасти сомнительным – ему следовало быть написанным в более официальной форме. Тем не менее Галилей успешно прошел через все допросы и не испытал на себе дурного отношения инквизиции, хотя страх перед арестом, разумеется, был чрезвычайно велик. После двух допросов ученого отпустили на попечение флорентийского посла, и рассмотрение его дела продолжилось. Было много частных бесед, на которых Галилею давали понять, что в глазах церкви он виновен в непокорности и не может ожидать к себе снисходительности, если только не подчинится безоговорочно воле церкви и не покажет, как высоко ценит мягкое к себе отношение.