– Наш сир желает, чтобы вы ужинали за его столом, мадам. Позвольте, я вас провожу.

Катрин с облегчением вздохнула. Она улыбнулась графу де Вандому, с признательностью приняла его руку, кивнула двоим противникам, а затем, улыбнувшись Тристану, удалилась в банкетный зал.

* * *

Королевский ужин стал для Катрин и триумфом, и испытанием. Триумфом потому, что, сидя по правую руку от королевы Марии, она была объектом всех взглядов. В скромном черном одеянии ее красота сверкала в окружении светлых атласных одежд, молочной белизны смелых декольте, расшитых накидок и драгоценностей, словно злосчастный черный камень Гарена среди других сокровищ. Взгляд короля постоянно обращался к ней. Он передавал ей кушанья со своего блюда, а королевский виночерпий наливал ей то же вино, что и суверену, – анжуйское, которое он предпочитал всем другим.

Но это было и испытанием, потому что она не могла не замечать угрожающих взглядов, которыми обменивались Бернар д'Арманьяк и Пьер де Брезе, сидевшие близко друг от друга. Удовольствие Катрин портил страх за двух мужчин, которых не останавливало даже присутствие короля: они могли вот-вот вспыхнуть от ярости. У нее было впечатление, что она сидит на пороховой бочке. И она была довольна, когда ужин закончился и все устремились на танцы в Большой зал. Траур освобождал ее от танцев, и она без труда получила разрешение королев – Марии и Иоланды – удалиться. Двое слуг с факелами явились сопровождать ее к новому месту пребывания. Она покинула зал с высоко поднятой головой, под восхищенные взгляды присутствовавших.

Комната, предназначенная ей, находилась в сторожевой башне, и Сара, которую недавно вместе с вещами препроводили сюда, ожидала ее. Озабоченное выражение лица Катрин встревожило ее.

– Ты была королевой сегодня вечером, почему же у тебя такой обеспокоенный вид?

Катрин все рассказала и объяснила, что хотела поговорить с Пьером, возвратившимся из Монсальви, но граф д'Арманьяк помешал.

– А мне хотелось бы знать, как там мой сын, – воскликнула она. – Я боялась, что они вызовут друг друга на дуэль.

– Бывают моменты, когда ты не очень думаешь о том, что делаешь, – заметила Сара. – Или ты полагаешь, что граф д'Арманьяк глупее, чем есть на самом деле? Как он мог не удивиться, узнав, что некто Брезе скакал день и ночь, я не знаю сколько времени, чтобы привезти старый пожелтевший пергамент, тогда как любой королевский курьер мог это сделать, имея приказ, подписанный канцлером? Это была претензия на особое к тебе отношение, так же как и черно-белые ленты молодого Брезе, которые он демонстрирует повсюду с такой гордостью, будто они достались ему от самого Господа Бога.

– Ну и что дальше? – возмутилась недовольная Катрин. – Я не понимаю, почему тот факт, что Брезе афиширует свою любовь ко мне и объявил себя моим рыцарем, так беспокоит Бернара д'Арманьяка? То, что он является кузеном короля, не дает ему права вмешиваться в чужие дела!

Сара прищурила глаза и посмотрела на Катрин.

– Дело не в том, что он кузен короля и вмешивается в твои дела. Он друг детства твоего супруга, Катрин. Я тебя уже один раз предупреждала о твоей благосклонности к молодому Брезе. Ты не обвиняла Бернара во вмешательстве в твои дела, когда он тушил пожар в Монсальви и отдал замок Карлат. Вспомни о настоящей, глубокой любви, связывающей его с мессиром Арно. Этот человек никогда не позволит другому быть рядом с тобой. У него собачий инстинкт, и в отсутствие хозяина он защищает его добро. Ты принадлежишь его другу, и никто не должен об этом забывать.

– Если я этого пожелаю, никто не сможет мне ничего сказать, – сухо заметила Катрин.

На душе у нее было муторно, и она хотела освободиться от этой черной вуали, взявшей в плен ее лицо. Стояла теплая июньская ночь, и она стала снимать с себя муслиновую вуаль, но нервные пальцы плохо слушались: она укололась и порвала легкий материал.

– Помоги же мне наконец, – раздражалась она. – Ты же видишь, что у меня ничего не получается!

Сара улыбнулась и спокойно принялась вынимать одну за другой булавки. Она посадила Катрин на табурет и какое-то время не открывала рта. Когда гнев вселялся в Катрин, лучше было оставить ее в покое и дать остыть. Освободив ее от муслинового сооружения на голове, она расшнуровала платье и сняла его. Катрин осталась в одной легкой батистовой рубашке, и Сара стала расчесывать щеткой короткие волосы, начавшие завиваться, придавая ее лицу необычный, очаровательный вид греческого пастуха. Почувствовав, что Катрин немного отошла, она тихо спросила:

– Можно задать тебе один вопрос?

– Ну, да…

– Как, ты думаешь, вел бы себя мессир Сентрайль или капитан Ла Ир по отношению к сиру де Брезе?

Катрин не отвечала, и Сара осталась довольной этим молчанием, считая его лучшим ответом на вопрос. Вспыльчивый Ла Ир не стал бы считаться с королем, счел бы наглецом того, кто попытался афишировать свою любовь к жене его друга, и проучил бы его. Что касается Сентрайля, то Катрин легко представила себе взрыв гнева в его карих глазах, угрожающую улыбку и отвислую, как у волка, губу. Она была слишком честным человеком, чтобы не понимать, что права были на их стороне, но она не допускала отношения к себе, как к маленькой безответственной девочке, не умеющей себя вести, за которой требовалось присматривать. Необходимость в утверждении своей независимости росла в ней, и она толкала ее на вызов.

Когда Сара закончила ее причесывать, Катрин потребовала домашнее платье из легкой белой парчи, свежее и хрустящее, подпоясалась серебряным поясом, прошлась по губам помадой и, повернувшись к Саре, посмотрела на нее с вызовом.

– Иди разыщи мессира де Брезе, – приказала она.

Остолбеневшая Сара потеряла на минуту дар речи, потом, покраснев, пролепетала:

– Ты хочешь, чтобы…

– Чтобы ты нашла его, – улыбнулась Катрин. – Я хочу с ним сейчас поговорить. И сделай так, чтобы Бернар не следил за ним, как ищейка. Не беспокойся, ты будешь присутствовать при нашем разговоре.

Сара заколебалась. У нее было желание отказаться, но она знала, что Катрин способна пойти за ним сама.

– Ах! – ответила она в конце концов. – Это твое дело. Меня это не касается.

Она действовала с достоинством, что вызвало улыбку у молодой женщины. Ее старая Сара прекрасно знала искусство взаимоотношений и с редким удовольствием разыгрывала трагедию… Это была ее манера, ее способ выражения протеста.

Спустя некоторое время цыганка вернулась вместе с побледневшим от радости Пьером, который, едва переступив порог, бросился к ногам Катрин, схватил ее руки, покрывая их поцелуями.

– Моя нежная госпожа! Желание прийти к вам сжигало меня. Вы почувствовали и позвали. Как я рад!

Он сгорал от страсти, был готов на безрассудство, и Катрин в какой-то момент стала упиваться удовольствием видеть у своих ног этого молодого льва, сильного и красивого. Какая женщина не была бы польщена любовью такого человека, как он? Она не оставила без внимания, что Сара, несмотря на трезвые высказывания перед уходом, устроилась в глубине комнаты за занавесками кровати, сложив руки на животе, невидимая, но присутствовавшая в позе полной решимости, не обещавшей ничего хорошего. Было бы разумным не вызывать ее гнева.