- Придурок. Ничего мне не будет, - Доминик солгал. На самом деле будет. Например, отец придет в ярость, но Дом ни на секунду не усомнился, что поступил правильно, взяв вину на себя. Он как-нибудь переживет ярость отца и запись в личное дело, а вот Реми за такое вполне вероятно выгнали бы из колледжа. Конечно, их отец мог замять дело – денег и влияния хватило бы, чтобы решить ситуацию по щелчку пальца, но он никогда подобного не делал. Учил сыновей, что не всегда деньги могут помочь решить трудные ситуации из-за чего они всегда должны обдумывать свои поступки, или быть готовыми к любым трудностям. Он воспитывал их сильными и самостоятельными. Он формировал в них людей.

- Я сделал это. Значит, возьму на себя ответственность и приму все последствия, - Реми сдвинул брови на переносице. Говорил твердо.

- Забей. Но в будущем будь осторожнее и умнее, - Дом улыбнулся и растрепал Реми волосы, прекрасно зная, как его младшего брата подобное бесило. Но он, правда, очень сильно любил его.

В будущем Доминик несколько раз приезжал в Санари, чтобы навестить Реми в лагере. Тогда, разговаривая с братом, он узнал, что Реми начал общаться с той девчонкой. Изначально мальчишка просто пытался понять, чем это невзрачное нечто привлекло внимание его старшего брата, из-за чего начал ходить к ней на заброшенную площадку, а со временем они стали проводить вместе очень много времени. Реми тянуло к ней.

Наверное, Доминику должно было быть безразлично то, что Реми теперь был рядом с той девчонкой, ведь для Дома она так и осталась незнакомой. Можно сказать, что для него была никем, но неожиданно для себя он ощутил злость. Непривычную, но режущую. Вот только, все равно качнул головой, прогоняя эти непонятные ощущения и теперь уже он иронично спросил у брата:

- Влюбился?

- Конечно, нет, - Реми фыркнул. – Нужна она мне. Просто, когда скучно, хожу к ней.

А Доминик все равно видел, что его брат точно что-то испытывал к той девчонке и посчитал, что, наверное, это к лучшему. Реми к ней по возрасту чуть ближе и, возможно, они смогут нормально дружить. Только, в груди нечто зудело. Сжигало. Особенно, когда Дом в очередной раз навещая Реми, увидел ту девчонку. Она махала его младшему брату и улыбалась ему, хотя Дом помнил, что из-за брекетов она не улыбалась. Видно, они действительно хорошо подружились.

В груди начало сильнее жечь, но вскоре это ощущение накрыли другие. Наступил тот день, когда им сообщили – Реми Моно исчез. С тех пор начался ад.

Что происходит, когда слышишь, что брат исчез? Надеешься, что его вот-вот найдут, но в уголках сознания все пылает от понимания, что все это может закончиться очень плохо. Но все же, как идиот веришь в чудо, хотя отец показал мир достаточно хорошо, чтобы возникло понимание – чудес не бывает. Доминик это особенно хорошо ощутил, когда убили папу. Он был сильным мужчиной. Казалось, даже всемогущественным, но не бессмертным. И так дико было осознавать, что его больше нет. Что отец, больше не возьмет Доминика с собой в деловую поездку и, пока они будут сидеть в частном самолете семьи Моно, рассказывать то, что в будущем несомненно поможет его сыну. Уже больше ничего этого не будет.

Отца не стало через семь дней после того, как исчез Реми, но мужчина за эту неделю сделал все, чтобы найти своего младшего сына. Не получилось и из этого следовало понимание – скорее всего, Доминик больше не увидит Реми живым. И это в очередной раз било по сознанию. В подобное не хотелось верить.

И тот день, когда Доминик снял свою мать из петли. Держал ее на руках и просил прийти в себя. Не понимал, почему скорая приехавшая на вызов не пыталась ничего сделать. Не желал принимать то, что мама мертва, хотя это было заметно даже внешне. А потом те слова жандарма и Доминик сорвался. Ничего не соображал и не понимал, но бил с желанием убить.

Очень многие пытались не дать ему попасть в колонию. Оставшись единственным из Моно, он был очень важен, но случай с избитым жандармом облетел все новости и уже ничего нельзя было сделать. Тем более, жандармерия, зная чей сын Доминик, первоочередно ставила задачу отправить его в колонию. Удерживать его там, а затем отправить в тюрьму. Сделать все, чтобы семья Моно никогда не возродилась.

Свои все так же пытались достать Доминика, или хотя бы улучшить ему жизнь в колонии, но там он был для них недоступен. Да и Моно ни на чью помощь не рассчитывал. Все, кто был для него важен умерли. Его самого больше не было. В груди пусто и уже больше не возникало ощущения, что он действительно жил. Скорее, просто существовал.

В колонии их учили одному – они не люди. Зверье, сволочи, твари, но точно не люди. Повторяли это день за днем и подобные слова так отлично вторили жестким и жестоким внутренним правилам колонии. Там слабые не выживают. Они ломаются.

Моно не был слабым и на тот момент уже остался без души. В колонии превратился в чудовище. Больше ничем не дорожил. Никого не жалел. Да и это было не то место, где можно было испытывать нечто такое. Все хорошее, что было в парне просто атрофировалось. Этого больше не существовало. Он и правда больше не был человеком.

Когда ему исполнилось восемнадцать, Доминика должны были отправить в тюрьму, но в это время в его судьбу вмешался Готье Прежан. На тот момент все забыли про Доминика. Он был важен, но все же являлся лишь пятнадцатилетним парнем, когда попал в колонию и многие считали, что то место его сломает. Особенно, учитывая то, что в этом были заинтересованы жандармы. Прежан был единственным, кто все еще верил в Доминика и, как только получилось, достал его на свободу.

Тогда Доминика привезли к Прежану. Сидя в его кабинете, мужчина говорил про будущее, но Моно отказался. Поблагодарил месье Прежана за свободу и ушел.

Доминик прекрасно помнил, как спустя три года проведенных в колонии, впервые шел по Парижу, как опять свободный человек. Хотя… он ведь больше и человеком не являлся. Одичалый зверь. И, нет, на свободе он себя живее не почувствовал. Для этого мира он стал другим.

Первую ночь своей свободы он провел в Монсо. Парк в это время не работал, но Доминика это вообще не волновало. Он лежал на траве, курил и смотрел на небо. Как раз был январь. Жуткий холод, но после колонии Моно его не чувствовал. То место закалило. И на газоне очень даже хорошо. Он мягче, чем кровать Доминика, на которой он провел последние три года.

Вскоре он нашел работу - разгружать фуры. Больше никуда его не брали, а тут не спрашивали ни документов, ни имени. Единственное, что требовалось – прийти, разгрузить, получить деньги за смену. Так он работал. Спал где получалось. Ел примерно так же, если вообще не забывал. Уже теперь он жил такой жизнью. Для него она стала привычной.

Со временем нашел себе квартиру в Шампиньи. На первом этаже около пустыря с отдельным выходом. Внутри она выглядела ужасно, но Моно понимал, что немного позже сделает небольшой ремонт, а так лучше, чем на улице, значит сойдет. Нормально, чтобы иногда приходить сюда для того чтобы поспать.

Доминику нравилось гетто. После колонии оно для Моно было привычным и, несмотря на то, что говорят, что в гетто не переезжают – там рождаются, Шампиньи принял Доминика. Правда, для этого пришлось покалечить множество жизней. Тех, кто был против вторжения опасного чужака на привычные районы. Но Моно легко занял свое место и жил дальше. Без души и жалости.