Мы шли с ней рука об руку, а снег все падал и падал.

– В конце фильма герои все же возвращаются в мир живых.

– Фокус не из легких, – хмуро заметила она, глядя вперед.

– Любовь побеждает все.

– Я очень сомневаюсь в этом.

– Тогда вам надо почаще ходить в кино.

Мы вышли на тропинку, ведущую из парка, пересекли улицу, утопая по щиколотку в снегу, спустились по узким заснеженным ступенькам в маленькую кофейню, где пахло свежевыпеченными сдобными булочками, теплой фруктовой начинкой и крепким кофе. Нас радушно встретила дородная женщина с седыми косичками и красным носом. По-видимому, Лиз была здесь частым гостем.

Я помог ей снять плотно облегавшее ее фигуру кожаное пальто. Оно скрипнуло у меня в руках. Лиз заняла столик у окна, выходившего в крошечный палисадник, который упирался в шестифутовую кирпичную стену над дорогой. За стеклом кружились пушистые снежинки. В камине плясали языки пламени. Сверху доносились звуки пианино.

– Вам нравится эта музыка? – спросила она.

Я кивнул.

– Это сын хозяйки. Он слепой, играет в джаз-клубе, где я иногда бываю.

– С Зигфридом?

Лицо ее вспыхнуло.

– Да, с Зигфридом.

Она вынула сигарету из помятой пачки, чиркнула спичкой. Облокотилась на стол, ссутулила прямые плечи. Плотно облегавший их вязанный продольными полосами свитер делал ее ужасно худой, почти безгрудой, по-мальчишески угловатой. Простоту ее одежды подчеркивало отсутствие драгоценностей. На лице выделялись большие серые глаза, высокие, резко очерченные скулы, широкий рот. Холодный свет, льющийся из заснеженного палисадника, придавал ее лицу удивительную бледность.

– Есть ли смысл интересоваться моей светской жизнью? Я прекрасно отношусь к мужу, а Зигфрид один из моих близких друзей. Доктор Рошлер – вроде бы как отец. Я веду очень тихий, замкнутый образ жизни. Преподаю в балетной школе, консультирую матерей своих воспитанниц, много читаю, стараюсь сохранить свой английский на пристойном уровне, пробую понять, почему мне больше ничего не дано в жизни. Интересуюсь, как живут другие люди, что составляет смысл их жизни, что движет ими изо дня в день… – Она строго поглядела на меня. – Боюсь, я не очень интересный человек, мистер Купер. Даже не особо сексуальна… Но я живая. Пожалуй, я могла бы стать интересной, если бы знала какой-то секрет. А такой секрет, я убеждена, есть… – Она говорила холодно, без малейшего намека на улыбку. – Так что теперь вы видите, что я собой представляю. Неврастеничка, не бог весть какая счастливая, пропитана буржуазной моралью, к тому же мне уже за тридцать.

От штруделя исходил аромат теплого изюма, яблок и корицы, карамель таяла, растекаясь по поверхности кекса.

Лиз налила нам кофе, добавила в него, не спросив меня, сахар и сливки – то и другое в изрядных количествах, – отломила большой кусок булочки, намазала его маслом и принялась жевать, оставляя мелкие крошки на слегка выступающей нижней губе.

– Вкусно, – сказала она, облизывая кончик пальца. – Большинство немок со временем приобретают пышные зады и пухлые руки от такой вот пищи. – Она откусила очередной кусок. – Я стараюсь избегать подобных соблазнов, но это не так-то легко. – Она отхлебнула кофе, и на ее верхней губе остались едва заметные усики от взбитых сливок.

Слепой юноша заиграл «Ты, ночь и музыка». Порыв ветра швырнул в окно пригоршню снега.

– Расскажите мне о брате, – попросил я. – Как он вел себя…

Она посмотрела на меня пустым взглядом:

– Ну, вы же знаете его. Приехал ко мне и без обиняков сразу выложил свою историю, заметил мое волнение и начал донимать меня вопросами. Он навел справки в Мюнхене, поднял на ноги многих людей – газетчиков и служащих городского архива. Это настолько обеспокоило Гюнтера, что он постарался поскорее выпроводить вашего брата из города. А мне он понравился… У него такие симпатичные веснушки. Мы с ним одинаково воспринимали смешное. Как-то он заметил, что самое смешное – это то, что стоит на грани трагического. – Она пожевала булочку, с минуту глядела в окно, словно что-то припоминая. – Мне понравилась эта его мысль. Он сказал еще, что, где бы я ни появилась на свет, моя душа все равно обитает в Шварцвальде. Мне он показался довольно поэтичным.

В палисадничке свистел ветер. Пианист заиграл «Дым ест твои глаза».

– Мой брат упоминал о причастности вашего мужа к политике?

Она усмехнулась, почти хихикнула:

– Вы имеете в виду его нацистскую деятельность? Опять Рошлер, не так ли? Пожалуй, именно это и показалось нам, я хочу сказать, Сирилу и мне, особенно забавным… Понимаете ли, здесь тот же принцип: от смешного до трагического один шаг. Я знаю кое-кого из друзей мужа, знаю о кое-каких его делах, но их нельзя воспринимать всерьез, вы не считаете?

– Но мой брат проявил определенный интерес?

– Да, он упоминал об этом. Но, послушайте, его интересовала я, а не мой муж. Не нацисты. В его интересе ко мне не было никаких намеков на политику.

– Он встречался с вашим мужем?

– Да, у него в конторе.

– И что же?

– Муж пришел домой раздраженный, раздосадованный. Хотел, чтобы ваш брат оставил нас в покое.

– Он угрожал брату?

– Мой муж никогда никому не угрожает, мистер Купер.

– Послушайте, – сказал я, твердо решив высказаться до конца. – Поймите, я просто вне себя… Да перестаньте же жевать на минуту, в конце-то концов, и выслушайте меня! Я приехал сюда не для того, чтобы кому-то причинить неприятности, поверьте мне, прошу вас. Да, я возбужден, но у меня есть на то чертовски уважительная причина.

Мои слова наконец заинтересовали ее – рука с булочкой застыла в воздухе.

– Вот как? Что же это за причина, мистер Купер?

– После отъезда из Мюнхена мой брат уже не думал, что все эти нацистские штучки – забава. Он считал их достаточно серьезными, чтобы отправиться даже в далекий Буэнос-Айрес. И все это время он возил с собой вашу фотографию. – Она неотрывно смотрела мне прямо в глаза. – Мне так и не довелось поговорить с ним ни о вас, ни о чем-либо другом.

– Почему так?

– Потому что сразу по возвращении домой его убили, Лиз… и я думаю, этого не случилось бы, не разыщи он вас. Мне кажется, именно вы – причина смерти моего брата. – Я смотрел на нее в упор.

Она опустила глаза:

– Вы очень жестокий человек, мистер Купер.

– Не такой жестокий, как тот, кто убил моего брата.

Она с усилием сглотнула, шмыгнула носом:

– Откуда мне было знать…

– Именно об этом я и хочу вас спросить. Вы знали? Кто-нибудь здесь знает? Вот что я вам скажу: я уверен, либо ваш муж… либо этот белокурый херувимчик Зигфрид…