Вдалеке раздался жуткий хохот совы. Что-то рано для ночной птицы. Или уже потемнело? Знать, Эмчита случайно уснула от страха. Но ведь не снами были воспоминания! Ох, закостенела, едва до смерти не замерзла… Отчего, дожив до ветхих весен, она забыла большую половину из них, но до мельчайших подробностей помнила все, что было связано с Дэлликом?

Это буря разворошила силу корней старой памяти, а Хорсун вызвал самое затаенное в ней, помянув белоглазого. Будто коросту содрал с незаживающей язвы. Эхом вернулись слова багалыка: «Он любит погуливать в этом лесу…»

Так что же она торчит тут, нахохлившись, словно слепая сова?! Дэллик, может быть, рядом сидит!

Старуха ойкнула. Вот кто причина всех странных, необъяснимых несчастий Элен – демон, что прячется в человечьей личине! Неведомо какие бездны, кишащие гадами и страстями, кроются в нем, обтянутом ровной кожей. Лишь глаза не спрячешь – лед с каплями крови вместо зрачков… Зачем явился, кого обездолить?

Берё ждал, опустив голову на скрещенные лапы и нетерпеливо постукивая хвостом по земле. Эмчита сбросила вниз закоченелые ноги.

– Домой, – сказала спокойным, чуть охрипшим голосом, – веди меня домой, да гляди вокруг во все свои четыре глаза, собачий шаман!

Обычно люди саха не строят жилищ возле старых могучих деревьев, уже взявших у земли ее наливную мощь. Но за кряжистым увалом, где над Элен возвышается самое высокое древо округи, за волнистым лиственничным колком видны юрты аймака Горячий Ручей. Здесь нечего опасаться оскудения почв. Если, как говорят Хозяйки Круга, человек – плоть земли, то что щедрее Матери Листвени может напитать его целебными силами? Что обильнее животворного ручья способно напоить густыми соками место, которое называют Перекрестьем живых путей?

Ниже лежит Тусулгэ́[72]– раздольный солнечный алас, окруженный березняком, с тремя высокими, нарядными столбами в центре. По краям дремлют коновязи. Весной их разбудит дух-хранитель, и вознесут они к небу вырезные головы наверший, закрасуются узорными кольцами, радуясь спешившимся всадникам. Древние, павшие наземь коновязи люди не жгут, не бросают. Их усталая плоть находит упокоение в развильях веток старых женщин-берез.

В Месяце белых ночей в долину летят с гор веселые звуки громкоговорящего бубна высокого неба – праздничного табыка, шитого из восьми лошадиных шкур. Народ приходит на Тусулгэ славить прародителя своего Дэсегея и вершину Нового года – Новой весны. Восход солнца заглядывает в чороны, полные белопенного кумыса, и мир богов сближается с человеческим миром. Внимая молитвам жрецов, светлые боги укрепляют Сюр Срединной земли, издержанное за зиму теплое дыхание жизни, а круг солнечного осуохая задает почин следующему витку благословенных времен. Совсем другой, пятикожный табык, с размеренными гулкими звуками, призывает людей Элен на летний сход. Народ аймаков собирается на ближней к Тусулгэ поляне Сугла́н, старинном месте собраний, решать вместе важные общинные дела. Тут середина поляны приподнята – каждый ряд-круг схода хорошо видит и слышит тех, кому есть что сказать. Коновязи стоят поодаль столбовым леском.

В морозы оповещающие стучат в зимний табык из десяти шкур четырехтравных быков. Его звуки похожи на придонный подземный треск и шум в конце осеннего Коровьего месяца, когда черти справляют в Нижнем мире наступление своего Нового года и готовятся выпустить из стойла Мерзлого моря страшного Быка Мороза. Но в холода Большие сходы редки, и эленцы собираются не на Суглане, а во вместительной Двенадцатистолбовой юрте заставы.

По стылым выям коновязей, как по холкам проснувшихся коней, пробежала тонкая дрожь. Встрепенулись и вопросительно загудели в их округлых телах разбуженные души. Крупный мужчина с породистым лицом, с достоинством несущий в себе две двадцатки и еще тринадцать весен, в раздумье въехал на поляну верхом на верном буланом. Старейшина долины Силис, он же старшина аймака Горячий Ручей и предводитель схода, объезжал всхолмленный круг Суглана.

Нетороплив, взвешен истинный нрав людей саха. Чем неспешнее путь, тем жизнь дольше и основательнее. Силис считался признанным мастером по строительному и всякому плотницкому делу. Был спокойным человеком, не вспугнул за свою жизнь и лежачей коровы. Не любил лихорадочных рывков, трудился медленно, но с расчетом и толком, поэтому всегда заканчивал работу к назначенному времени. Семья Силиса ни в чем не нуждалась, однако он сам и его дети не привыкли к излишествам, одевались просто и ели скромно.

Много чего было построено в Элен волею усердного старейшины. Два мощных моста на срубах с поперечным настилом, со скосами для отвода льда, сблизили расстояния между аймаками. Три дороги с боковыми насыпями облегчили проход к заставе. Перед Полем Скорби взамен изветшавшей крепости встала новая двухрядная, с многослойными воротами из листвяка и кедра. Нанятые в одно лето подростки туго набили зазоры между рублеными стенами землею и камнем. Новые сторожевые башенки-вежи для наблюдения за долиной воздвигли сами воины.

Суды старейшина вершил справедливо и сурово, по древнему правилу: есть у скота загон – хорошо, есть у людей закон – хорошо. Льстецы опасались хвалить Силиса в лицо, а известным любителям поносить человека заглазно и в голову не приходило злопыхать об управлении старейшины. Требовательный ко всем, а в первую очередь к себе, он строго придерживался собственных установок. Постоянное поддержание чистоты мыслей, чувств и тела, по его мнению, увеличивали достоинство человека-мужчины. Как опытный правитель, Силис был уверен: если не соблюдать порядка в себе, своей семье, в Малом и Большом сходах, из тела быстро уйдет здоровье, из семьи – теплота друг к другу, а старшины станут корыстными и прекратят думать об общем благе. Тогда народ откажется следовать указам, забудет заветы предков, и равновесие жизни пошатнется.

Многословием Силис не отличался, считая его обителью ошибок. Предпочитал послушать других, а если изрекал свое мнение, то как бы невзначай либо по долгу. Высказывался метко и коротко, подтверждая пословицу: «Доброму коню достаточно одного понукания, у доброго человека одно слово». Лишь с малышами, собственными и чужими, любил побеседовать. Случалось, забывался, играя и возясь с ними в ущерб своему плотно сбитому рабочему времени. В трепет и умиление приводило Силиса детство, смотрящее на все пытливыми глазенками, распахнутыми в пересечения миров до шестого вёсного витка. Жаль, что ребенок теряет открытость вместе с молочными зубами, словно прозрачное окошко закрывается в нем, заставляя забыть язык духов, птиц и зверья… Старейшина полагал, что смысл жизни каждого взрослого – лелеять и направлять Круги вечного человеческого обновления, устремленного в даль грядущих времен.

У самого Силиса было десять детей и девять внуков. Две весны назад родился правнук – обзавелась внучком старшая дочь, что жила в другом аймаке. А младшим сыновьям Силиса, двойнятам Чиргэ́лу и Чэбди́ку, нынче тоже исполнилось по две весны. У многих немолодых состоятельных мужчин, способных содержать большую семью, рождались дети от младших жен. Но Силис, который при своем трудолюбии и достатке мог заиметь хоть семь баджей, жил с единственной женщиной с юных бесхитростных весен и не помнил себя холостым. Ему казалось, Эдэ́ринка для него появилась на свет, а их души ощущали себя одним целым, когда они еще спали в материнских чревах. Силис и Эдэринка были ровесниками.