Услышав, как поносит колхоз Сероглазова, Крутых тут же арестовал ее. Сероглазова была в истерике. Крича и плача, она попыталась вырваться от Крутых и даже укусила его, когда тот схватил ее за руку. И тогда он резко завернул ей руку за спину. Она вскрикнула от боли и пришла в себя. В это время к ним подошел Зиновьев. Он хотел заступиться за женщину, но побоялся, что его могут обвинить в сочувствии вредителю. Это тоже расценивалось, как преступление. И Зиновьев промолчал. Сероглазова посмотрела на него глазами, полными ужаса, и еле слышно произнесла:

— Господи, что же это делается? На родной земле мы хуже чужих.

Зиновьев понял, что Сероглазова во всем винит его. Ведь именно он олицетворял собой коллективизацию.

С тех пор прошел почти год, а он и сегодня не может забыть взгляда этой женщины. В ее глазах был особенный страх. Он не имел ничего общего с испугом зверька, попавшего в капкан. Ему показалось, что он прочитал в них страх за всю деревню, за всех людей.

Вечером к Зиновьеву пришел муж Сероглазовой. Когда арестовывали жену, его не было дома, он ездил с колхозными мужиками за сеном. Сейчас его колотила мелкая дрожь.

— За что? — спросил Сероглазов и тяжело опустился на табуретку.

— За длинный язык, — ответил Зиновьев, посчитавший, что нужно сказать правду. Ибо только она в этой ситуации может привести человека в нормальное состояние.

— Выходит, теперь мы не можем и говорить, — произнес Серо-глазов и, поднявшись с табуретки, вышел из комнатушки, заменявшей Зиновьеву колхозную контору.

На следующий день Крутых арестовал и Сероглазова. Ведь именно он не хотел отдавать свою кобылу в колхоз. Чекист рассудил, что оставить такой поступок без наказания невозможно. Это даст повод для саботажа колхозного строительства. Через две недели суд приговорил Сероглазовых к четырем годам заключения. Троих ребятишек, оставшихся у них в деревне, отправили в детдом. Не повезло и кобыле, из-за которой начался сыр-бор. Через несколько месяцев, заболев сапом, она пала.

За год председательствования во взглядах Зиновьева многое изменилось. Он стал часто вспоминать своего отца, старого мудрого крестьянина, умершего во время гражданской. Тот, говоря о земле, не переставал повторять: земля, как и женщина, любит ласку. Не каждый умеет с ней обходиться. Теперь Зиновьев убедился, насколько был прав отец.

Как ни противился Зиновьев признаться самому себе, но выходило, что зажиточный крестьянин знает землю лучше, чем бедняк. Он и зажиточным стал потому, что умел на ней работать.

Многих потеряла деревня с начала коллективизации. Тех, кто не хотел вступать в колхоз, раскулачили. Но и тех, кто вступил, не щадят, беспощадно карают за всякую провинность и даже без провинности. Пример тому — Сероглазова. Сдали у бабы нервы и угодила в тюрьму, да еще утащила за собой мужа. И никто при этом не спрашивает его председательское мнение. Зиновьев до сих пор был убежден, что ни Ефимов, ни его сыновья не имели никакого отношения к сапу в конюшне. Но попробуй заступись за них. Скажут — покрываешь вредителей. С первых дней вся колхозная жизнь стала держаться на страхе. А страх, как известно, плохой помощник во всех делах.

Вместе с тем, Зиновьев не сомневался в колхозном строе. Он свято верил в то, что без него не построить социализм. И делал все, чтобы его колхоз был лучше других. Но получился он не таким, каким его хотел видеть председатель. На крестьянской пашне распахали межи, скот свели под одну крышу. Но оказалось, что одного этого для настоящего колхоза слишком мало. Кто плохо работал на своей земле, тот так же работает и на колхозной. Трактора и удобрения, о которых говорил товарищ Сталин, в Сибирь пока еще не поступили и, по всей вероятности, поступят не скоро. Во всяком случае, в их колхоз.

Убрав урожай, Зиновьев обнаружил, что деревня в целом собрала зерна гораздо меньше, чем год назад, когда крестьяне вели хозяйство единолично. А ведь посевы пшеницы даже расширили. Причину неудачи он видел в том, что при организации колхоза многое оказалось непродуманным. Это касалось и оплаты труда, и размеров обязательной сдачи продукции государству, и того, что может держать колхозник на своем дворе. А тут еще этот страх, эти повсеместные поиски вредителей. Год назад ему самому казалось, что вести себя с классовым врагом, каким является кулак, по-другому просто нельзя. Но сейчас он думал о том, что жестокость может только озлобить людей, породить ответную жестокость. Он не исключал, что колхозный амбар мог поджечь кто-то из обиженных.

О том, что на колхозной земле в заброшенной избушке поселился единоличник, Зиновьев узнал еще прошлой осенью. Первым его желанием было сказать Крутых, чтобы он выяснил подробности о пришельце. Но за повседневными делами он забыл об этом и вспомнил лишь недавно, когда ему рассказал о Евдокиме Шишкин. Зиновьеву показалось интересным самому посмотреть на то, как единоличник может жить на этой земле, по сути, одной рыбалкой. Причем, жить неплохо. Теперь он убедился в этом.

— Рыбка у тебя отменная, — сказал Зиновьев, обращаясь к Евдокиму. — У реки сидим, а такое добро не используем. Если бы не ребятишки с удочками, забыли бы, как она выглядит.

Евдоким с Натальей переглянулись. Председатель колхоза показался им умным, уверенным в себе человеком. Он был хозяином земли, на которой стояла изба Канунникова. Они смотрели на него и не могли понять, для чего же он приехал. Ведь не для того, чтобы попить чайку и отпробовать рыбы.

— А, может, дать тебе человека два на подмогу, будете снабжать колхоз рыбой? — высказал внезапно пришедшую в голову мысль Зиновьев. И тут же подумал: а почему бы это не осуществить на самом деле? Колхозу будет только польза. — Организовать бригаду. Пойдешь бригадиром?

Вопрос оказался неожиданным. Евдоким не был готов к нему. Вместо ответа он достал кисет, стал скручивать цигарку. Зиновьев рассудил его молчание по-своему.

— Дело твое. Не хочешь, обойдемся и без тебя.

— Да нет, я не отказываюсь, — торопливо произнес Евдоким. — Подумать надо. Дело-то сурьезное.

— А сейчас рыбу ловишь? — в глазах Зиновьева промелькнула непонятная хитроватая улыбка.

— Сейчас плохо. По перволедью хорошо шла.

— И в загашнике ничего нет?

— Ну как нет, — ответил Евдоким. — Надысь тайменя поймал.

— Большого? — спросил Зиновьев и забарабанил пальцами по столу.

— Да пуд, поди будет. — Евдоким переглянулся с Натальей, поняв, куда клонит председатель.

— Не жалко, если попрошу? — Зиновьев опустил голову. Просить рыбу у частника ему было стыдно, он пересиливал себя.

— Бери. Чего